Стрекоза

Это была их старая шутка, но теперь она прозвучала совсем не смешно.

– Хотя бы. – Жорка сделал жесткое лицо, показывая, что шутить ему не хочется.

Севка опрокинул бокал, вытер усы от портвейна и хрипло засмеялся.

– Ты, Студебекер, и впрямь, что ли, решил, что нас всех тут уму-разуму учить можешь? – начал было Севка развязным тоном, но Жора схватил его за руку, потянувшуюся за бутылкой, и стиснул ее в своей так сильно, что Севка побелел.

– Если б я не знал тебя черт знает сколько лет, я бы сейчас размазал тебя тут по стенке, Черниха, и башку бы тебе свернул, как петуху, что кукарекать научился, а что несет, разобрать не всегда может.

Севка открыл было рот, чтоб ответить, но Жора продолжал:

– Если какая там новая шмара тебе мозги все на фиг повыпустила, так и скажи, а обижать народ я не дам. Понял?

Отпустил руку. Севка промолчал, потер побелевшее запястье, зыркнул на Студебекера из-под всклокоченных волос, ничего не сказал, пиджак со стула сорвал, к дверям прошел. Остановился. Вернулся в комнату, подошел к Пете Травкину, на ухо шепнул ему что-то, по плечу хлопнул по-дружески, но скупо, без улыбки, на Студебекера прищурился. Доволен, мол, штандартенфюрер? Так ничего и не сказав Жорке, ушел.

«Пропал пацан, как есть пропал», – горько подумал Студебекер, вернулся в кухню, налил себе портвейна, глотнул и вернулся в общество. И че теперь с ним делать?

Но хуже всего себя чувствовал, конечно, Григорий. Ведь он знал, что этим кончится. Слава о Лизке ходила дурная. Что с приветом она, что на мужиков шибко падкая и, если вовремя ее не остановить, загубить может. Сначала он не верил в эти мужицкие байки, но после того, как один из крановщиков неожиданно из-за нее ушел из семьи, а потом как-то странно из кабины вывалился прямо в разгар смены у всех на глазах, и комиссия, что приезжала из района расследовать смерть на производстве, так ничего и не смогла объяснить, – вот тогда Теплев призадумался.

Призадумался и сам остановился, потому что Лиза и на него успела чары навести, только чудом от нее отделался – так, пару раз к ней заскочил, но понял, что странная она, на других не похожа – пить не пьет, конфет не ест, только смотрит пристально, словно дыру в тебе выжигает, и все больше укусить норовит, а не поцеловать, и все чтоб как ей нравится любит, а не как само собой выходит. Будоражит, конечно, сильно, но не по нему такие отношения, что он – зверь? Ему с женщиной поговорить приятно, побазарить, и чтоб строгая, но с юмором была, и чтоб кино любила, и в парке погулять, и чтоб при ней он чувствовал себя человеком. В общем, такая, как Серафима Федоровна.

Но поздно, поздно спохватился Григорий – вон на мальце уже лица нет, как тень ходит, и та все сидит, ведьма доморощенная, молчком, тишком, только зыркает по сторонам, ни с кем из баб дружбу не водит, зараза! А ведь просто хотел Теплев, чтобы Севка побольше отсутствовал и чтобы Серафима про племянника дражайшего хоть иногда забывала и с него, с Григория, взамен Севки пылинки сдувала. Потому ничего не сказал, когда понял, что Лизка жало свое в Севку уже вонзила – дураком прикинулся. Думал – так, повозятся, одно-другое, и сбежит от нее Севка, как от других сбегал, он же как колобок: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. А тут, получается, на лису напоролся – осечка вышла, не сбежал и, что хуже всего, похоже, сбегать не собирается. Или не может?

А тут пришел Григорий домой, а Серафима в слезах к нему кинулась, рассказывай, говорит, что знаешь. И откуда только догадалась, что он в этом замешан?

– Сима, ты того, не убивайся так, – стал он неуклюже ее успокаивать. – Разберемся. Ну слово даю, поговорю с ним. Дома он?

Серафима головой мотнула:

– Нету, не приходил. Как с утра ушел, так и не возвращался пока, шагов по коридору не слышала.

– А ну идем проверим, – скомандовал Теплев, хотя проверять не хотел. Просто видеть, как Серафима плачет, больше не мог и, чтобы ее отвлечь, решил перевести эмоции в действия. – Пошли.

Ручку бывшей антиповской комнаты дернули – нет, закрыто. Постучали. Теплев гаркнул для порядка:

– Всеволод, открой, коли дома, разговор есть.

Тишина. Еще постучали. Нет, молчок. Никого. Вернулись к себе.

Серафима слезы утерла, стала на стол собирать. Григорий посидел-посидел и тут решил ключ подобрать, чтобы, значит, проверку по полному предписанию закончить. Поискал в связке ключей на комоде, какой мог подойти, один, другой в руках повертел.

– Подожди чуть, без меня не садись, сейчас приду, – сказал он Серафиме.

Из трех ключей один все-таки подошел, особенно после того как Григорий его бороздку немного пригнул вовнутрь, как на антиповском замке могло быть. Тихо открыл дверь, вошел в комнату. «Еще сумерки только, а у него темень какая, – подумал. – Ясно, шторами окно завешено». Прошел к окну, отдернул штору в сторону, повернулся – обомлел. Так вот же он, Севка-то, лежит на диване своем, голову запрокинул, спит. Ну дела, крепко спит как!