Стрекоза

Саша и сам скучал по Людвике, а вернее, по той беззаботной поре, когда они втроем играли в футбол, стреляли в стареньком тире на Куликовской и плавали в городском бассейне наперегонки. И видеть, как Паша страдает и лишает Сашу самого себя, то есть брата Паши, каким он его знал – веселого, жизнерадостного, спокойного, – было просто невыносимо. Но после кулачного боя с расспросами на эту тему больше к нему не приставал. «Хоть бы приехала на пару дней, дрянная девчонка, или хотя бы писала ему чаще», – подумал Саша, рассматривая в ванной позорную шишку меж глаз.

Но Людвика про Пашу даже если и не забыла, то писать не писала или очень редко, как бы несправедливо это ни выглядело. Сначала она тоже чуть потосковала о нем, особенно когда ее в Академию не приняли, но потом, устроившись с бытом и регулярно получая от отца внушительные переводы, позволявшие ей чем угодно заниматься и куда угодно ходить, она увлеклась новым городом, его день ото дня меняющейся, неприступной, но быстро затягивающей в свой гипнотический образ красотой, а вскоре – и новыми людьми.

Из этих новых людей, конечно, первое место занимал врач скорой помощи Глеб Березин. Он ей понравился и как медик, строгий, деловитый, никогда не сомневающийся в своих решениях, или, по крайней мере, так это выглядело, что он не сомневался, чтобы не сеять ненужную панику, и как просто человек. Опытный, тактичный, разговорчивый и, казалось, никогда не теряющий бодрости духа и хорошего настроения, он удивительно заполнял долгий до бесконечности рабочий день Людвики шутками и интересными рассказами, и, когда ее смена приходилась на его дежурство, день этот становился короче и как-то насыщеннее.

Доставив нового больного или ожидая вызова, Березин часто курил возле открытого окна в фойе приемного покоя, и она видела через большие прозрачные двери-ворота, отделяющие зону ее санитарного поста от фойе, его сухощавую фигуру, выглядевшую плотнее благодаря чуть большему по размеру белому халату, и отчего-то это ей напоминало о другом фойе – Мариинского театра. Нет, не потому, что между этими двумя местами было хоть малейшее сходство, так как его не было, а потому, что приходило на ум воспоминание о театральном буфете и о том, как она бежала с березинским бутербродом в руках в полной темноте, стараясь не опоздать на второй акт «Ромео и Джульетты» – спектакля, столкнувшего их в самый первый раз таким комическим образом.

После того как врач Березин узнал, что у Людвики весьма необычное имя, он звал ее только Людвикой, а не иначе, и не старался переименовать ее в Вику или Люду, как делали другие. Правда, произносил он ее имя все равно немного по-своему – с ударением на втором слоге, но ее почему-то это не раздражало. Более того, он тут же спросил, какое у нее отчество, и, узнав, что она Витольдовна, поднял брови, поправил очки, как будто хотел получше рассмотреть, у кого это там такое диковинное имя-отчество, и с некоторыми паузами произнес, как будто размышляя вслух:

– Скажите пожалуйста… каким занятным персоналом пополняется наша больница… прямо диву даешься. Получается, что наш город любит притягивать к себе… редкое и неординарное молодое поколение.

Поправил снова очки и посмотрел прямо в Людвикины распахнутые глаза-озерца уже с каким-то новым любопытством. Она залилась румянцем, надвинула белую косынку на пепельно-русую челку и схватила сразу два бикса с инструментами, чтобы положить их в стерилизатор на дезинфекцию. Слава богу, про фамилию не спросил, подумала Людвика, а то непременно прочитал бы лекцию про какого-нибудь Штейнгауза, что жил в Ленинграде, давным-давно, при царе Горохе, когда он еще был Петербургом, или какую-нибудь художницу или балерину Кисловскую вспомнил.

С тех пор врач Березин стал часто называть ее по имени-отчеству – Людвика Витольдовна, и это почему-то в его устах звучало очень, очень красиво.

…Кроме Глеба Березина, которого Людвика тоже звала по имени-отчеству – Глеб Аркадьевич, на нее оказали влияние еще несколько человек: медсестра Геля, дававшая по своей должности молоденькой санитарке инструктаж по всему, что было связано с ее работой, и Лера Пирохина, с которой она училась на вечерних курсах по подготовке в вуз. Лера сама была местная, но тоже, как и Людвика, мечтала о Военно-медицинской академии, куда ее не взяли. Тоже химию велели подучить. Это они, видать, всем так говорили, чтоб от абитуриентов побыстрее отвязаться.