Стреляйтесь сами, Мазепа

Алымов побледнел и попросил Калетина объясниться, иначе…

Григорий Платонович не меняя позы и выражения лица, хлёстко осадил друга:

– Горячиться можно, но зачем же кипеть, Цезарь? Ты знаешь, что осведомители у меня есть везде и информация о «весёлой вдове», к сожалению, верная. Уезжай ты отсюда. На курорт, например. Раны подлечишь. А то в столице осядь. Мне там верный человек нужен. И денег я тебе дам.

Цезарь, успокоившись, посмотрел в глаза Калетину:

– Спасибо, Гриша, но куда я от своих коней. На конец апреля назначен показ новой программы. Как я это брошу? – он помолчал немного, – У меня к тебе ещё одна просьба. Друг у меня пропал. Поехал к Угрюмовой с моим поручением и вот уже четвёртый день, как нет его. Пошли своих узнать. Я, сам понимаешь, к встрече с Ольгой не готов.

– Не переживай. Завтра Кукиш узнает, где твой друг.

Через день Григорий Платонович сам приехал в цирк. Без обиняков сразу сказал Алымову, что друг его в усадьбе не появлялся и денег, стало быть, никаких хозяевам не передавал:

– Кукиш своим видом испугал их там до смерти. Пускать вначале не хотели. Но, узнав, что от тебя, сами расспрашивать стали. Ты пока ничего худого не думай. Поищем. Где он, говоришь, останавливался, в «Ямской»?

– В «Ямской», Гриша, в «Ямской», – потерянно протянул Цезарь, – Сорок третий номер. Но ты, знаешь, меня тут другое беспокоит, вернее, другая. Морда одна.

– Не тяни, – приказал Калетин.

– Приказчик купца Босоногова. Я же, Гриша, прости меня, господи, за оплошность мою, из его винной лавки в тот день Сергею записку написал и поручил отнести её в гостиницу мальчишке рассыльному. А тут вспомнил вчера, что приказчик-то босоноговский, Гусынин по фамилии, ещё до войны в полиции служил. И, помнишь, я тебе рассказывал о нападении на меня у Аремзян? – Он тогда пояснения мои записывал. Точно он.

– Правильно мыслишь, штабс-капитан, – одобрительно кивнул Калетин, – Приказчика пригласим рассказать о своём прошлом и настоящем. Но, друг мой, я почему-то думаю, что охранка тут ни при чём. Ну, зачем им далёкий от политики отставной офицер? Чую, деньжата здесь, как опята осенние, какого-то грибничка привлекли. Сумму, кстати, какую повёз твой Сергей? Полторы тысячи? Вот! – Григорий Платонович почесал своё горло, подумал немного и неожиданно спросил, – Слушай, Цезарь, а не мог ли твой гость сам прибрать эти деньги, да и махнуть с ними в свой Томск?

Судя по лицу Алымова, вопрос его оскорбил.

– Ты, Калетин, видимо, забыл, что такое мужская дружба и офицерская честь. Мы с Рябцевым в китайских гаолянах рядом под пулями стояли, и именно он вытащил меня, раненого, когда японцы накрыли нашу батарею.

– Прости, друг, я действительно становлюсь циником. Но, линия моих раздумин проста: если твой Рябцев убежал с деньгами, значит, он жив. А ежели нет, то, дай бог, чтобы было не так, как я подозреваю.

Они холодно расстались. И каждый потом поступил по-своему: Алымов заявил в полицию о пропаже товарища, а Калетин запил «горькую». Через пару дней, однако, приведя себя в порядок, зашёл в биллиардную, где коротали время его «соратники». Оглядев расстановку шаров на столе, взял у одного из играющих кий: «Дай-ка, Миша, я «седьмого» в середину заложу и «третьего» за ним следом. А ты, Северьян, пойди, проветрись, я за тебя закончу». Когда Северьян вышел, Калетин поставил кий в пирамиду, вытер намелённую уже руку и повернулся к знакомому нам продавцу лекарств от мужских болезней:

– Михаил, я, конечно, извиняюсь. Но! Мне кажется, помогая лечить чужие геморрои, ты совсем забыл о женщинах. Не рано себя в монахи записал? Смени завтра своё хламьё, – он подёргал на «рыжем» жилетку, – Трость в руку, котелок на голову, и нанеси визит своей Люське Давойтис, прошу прощения – мадам Дюшон в её лупанарий.

Рыжий отшатнулся:

– Это зачем ещё? Не поеду я к энтой стерве, Григорий Платоныч, хоч режьте.

– Поедешь, – твёрдо отрезал Калетин, – Терзать её уже немолодое тело тебе не нужно. Руками поработать требуется. Вот тебе пистолетик, пристрой его в её интимных апартаментах, да так, чтоб потом – в нужное время – отыскать его можно было. И сделай всё тихо, без скандалов и мордобоя. Понял?

– А одеваться-то «гусаром» зачем? Я, бывало, без фрака в одних кальсонах к ней заявлялся.

– Миша, – укоризненно посмотрел Калетин, – Если ты притащишься туда в нижнем белье, то швейцар мордой вперёд спустит тебя с лестницы. Времена меняются. Это вчера Люсьен мелким воровством пробивалась и, думаю, даже чулок приличных не имела, а нынче она – дама вся с претензиями. И мужиками бедными стала брезговать. Поговаривают, что сам вице-губернатор тайно посещает её «богадельню». Поэтому, Миша, приличия нужно соблюсти. Да и дело сделать легче будет, если ты явишься к ней не облезлым псом, как раньше, а соколом с золотыми перьями.

* * * *