Читаем «Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре полностью

И далее следует подробное (одно из первых в русской литературе) описание святок, причем не столько деревенских святочных забав, сколько городских зимних празднеств. Изображается праздничное убранство города, костюмированная городская толпа, иллюминация и пр. Однако вскоре обнаруживается, что изнеженные жители современного русского города оказываются неспособными перенести зимние холода: «Сделалась премена злая / В русских северных сынах». Они, «эти русские северные сыны»[532], посещая западные страны и усваивая западные обычаи, стали «расслабшими», изнеженными, они не в состоянии жить в таком холоде. «…Морозы, – как пишет К. Ю. Лаппо-Данилевский, – для автора неотделимы от русского „золотого века“, гармонического уклада, видеть который еще сейчас можно в „дальних русских деревнях“ <…> зимняя стужа обнаруживает полную к ней неприспособленность земляков поэта, отошедших от образа жизни своих предков, утративших силу и здоровье»[533]. И потому начинается оттепель, а Зиме, чтобы не погибнуть, приходится красться под заборами, прячась в темных местах до тех пор, пока бывший в маскараде камчадал не «посадил ее на санки / И из здешних стран споранки / На оленях укатил…». Для Львова тема Зимы явилась поводом поставить вопрос о качественной смене времен, произошедших в России, о конце «золотого века», когда русский народ был силен и здоров, когда он радовался приходу Зимы, легко переживал холод, веселился на зимних праздниках. Теперь же ориентация на западный образ жизни изнежила русских, и они уже не в состоянии перенести холод «русской зимы». Изображенная Львовым фантасмагория в идейном плане для него очень важна, но тон поэмы шутливо-ироничен. Именно поэтому, я думаю, Львов и дает двойную датировку поэмы и двойное название, превращая ее в первоапрельскую шутку. На самом деле она была написана в декабре, как свидетельствует первая дата. Конец XVIII века есть для Львова свидетельство конца «русского золотого века».

Подведу итог. Модели семантической структуры персонификации времен года могут быть разными. В русской поэзии вырабатываются устойчивые стереотипы изображения персонифицированных времен года. Впоследствии (в XIX веке) мы встретимся с десятками примеров персонификации и осени, и лета, и весны («Весна идет, весна идет!» и многое-многое другое), но количество персонифицированных Зим ни в какое сравнение не идет с другими временами года. При этом Зима (как уже отмечалось) всегда изображается как существо женского пола, и это (за редким исключением, типа: «Взбесилась ведьма злая…») – образ не только положительный, но и необыкновенно обаятельный и какой-то домашний, теплый (хотя странно применять это слово к самому холодному сезону). Зима – волшебница, красавица, матушка, чародейка и пр. Зима в русской поэзии – это не просто одно из четырех времен года, а некий ментальный образ. Она приобретает особый «русский» колорит и становится как бы «русским сезоном», формирующим и определяющим, по мнению поэтов, русскую жизнь, русский характер и пр. Зима становится, как сейчас выражаются, чем-то вроде русского бренда, логотипа с устоявшейся репутацией. Напомню частые противопоставления русской зимы европейским зимам и вообще – реакцию европейцев на них. В качестве примера приведу написанное в 1853 году в Дрездене стихотворение П. А. Вяземского «Масленица на чужой стороне», где поэт пишет: «Здравствуй, русская молодка, / Раскрасавица-душа, / Белоснежная лебедка, / Здравствуй, матушка-зима!» Здесь поэтом выражена вся любовь и восхищение настоящей зимой, русской зимой, неожиданно вдруг пришедшей в Европу, где ее явление отнюдь не приветствуется и выглядит неестественным, и потому она вызывает сочувствие автора: «Здесь ты, сирая, не дома, / Здесь тебе не по нутру; / Нет приличного приема / И народ не на юру», потому что, как говорится в пословице: «Что для русского здорово, то для немца карачун!»[534]

III. Тютчев

«СТРОГАЯ УТЕХА СОЗЕРЦАНЬЯ»

ЗРЕНИЕ И ПРОСТРАНСТВО В ПОЭЗИИ ТЮТЧЕВА

Поэта око, в светлом исступленье,Круговращаясь, блещет и скользитНа землю с неба, на небо с земли…[535]
Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Литературоведение / Документальное / Критика