Читаем «Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре полностью

Зрительное восприятие мира преобладает у Тютчева над другими формами восприятия, а орган зрения («глаз», «око», «зеницы», «вежды») и его деятельное состояние (устремленность на что-либо – «взгляд», «взор») становятся едва ли не обязательными атрибутами стихотворений с пространственными характеристиками: («Взор постепенно из долины, / Подъемлясь, всходит к высотам / И видит на краю вершины / Круглообразный светлый храм» – I, 67 и мн. др.), Активизация визуального момента поддерживается частыми повелительными конструкциями-призывами («Смотрите, полоса видна…» – I, 202; «Смотри, как роща зеленеет…» – I, 171; «Смотрите, на каком просторе…» – II, 150), вопросами («Друг мой милый, видишь ли меня?» – I, 203), указаниями на процесс смотрения («Глядел я, стоя над Невой…» – I, 101; «Гляжу с участьем умиленным…» – I, 128). Способностью смотреть и видеть Тютчев наделяет самые различные предметы и явления – небесный свод, безумие, реку, ночь, Альпы, замки, достославности, звезды и т. д. И это не просто олицетворение или одушевление: это вечный молчаливый диалог «взглядов», «взоров» – общение, в которое втянуты все явления мироздания («Небесный свод, горящий славой звездной, / Таинственно глядит из глубины…» – I, 29; «Мой детский возраст смотрит на меня» – I, 107; «Много в озеро глядится / Достославностей былых» – I, 208; «Замки рыцарей глядели / С сладким ужасом на них» – I, 68).

Следствием такой способности к «смотрению» становится разделение мира и предметов, заполняющих его, на «зримые» и «незримые» («Все зримое опять покроют воды…» – I, 22; «В эфире чистом и незримом» – I, 79), в зависимости от того, доступно или не доступно пространство и все, что ему принадлежит, зрительному восприятию («Мотылька полет незримый / Слышен в воздухе ночном…» – I, 75; «Когда незрима, неслышна, / Роса ложится на цветы…» – I, 186)

Однако существует высшее или глубинное зрение, которое дается далеко не каждому. Способность к такому зрению проявляется в особом действии, обозначаемом глаголом «зреть» – видеть далее или глубже физической видимости, проникать взором сквозь «оболочку», «завесу», «покрывало», «дымку», «туман», отделяющие видимое всем от видимого (чуемого) избранными («Не раз под оболочкой зримой / Ты самое ее узрел…» – I, 189; «Лишь сердцем чистые, те узрят Бога!» – I, 151; «Сокрыт предел твой и начало / От слабых смертного очей!..» – II, 7). Та же возможность видеть запредельное пространство («горний выспренный предел» – I, 122); дается в редких, исключительных случаях (сны, видения) («Мы видим: о голубого своду / Нездешним светом веет нам…» – I, 181; «Лелеет твой всезрящий сон…» – I, 26). Высшее видение перестает быть физической способностью к зрению, становясь чутьем («Он чует над своей главою / Звезду в незримой высоте…» – I, 108; «Но силу их мы чуем…» – I, 173), и не только доступно слепым, незрячим, но порою и требует физической слепоты («Иным достался от природы / Инстинкт пророчески-слепой…» – I, 189). Так простое «смотрение» заменяется «воззрением» («еще одно воззренье…» – II, 87), а настоящими слепцами становятся просто смотрящие, но не «зрящие» («Они не видят и не слышат, / Живут в сем мире, как впотьмах…» – I, 81). Отсюда у Тютчева ироническая тема очков и близорукости («Есть много мелких, безымянных / Созвездий в горней вышине, / Для наших слабых глаз туманных / Недосягаемы оне… Для этих звезд („земных“. – Е. Д.) очков не надо, / И близорукий видит их» – II, 144).

Зрительное восприятие мира у Тютчева иерархично: от профанической очевидности через глубинное видение, проникающее за пределы окружающего мира, к мировоззрению – целостной и истинной картине вселенной. В зависимости от того, каким зрением воспринимается мир, формируется и образ пространства в лирике Тютчева.

СТИХОТВОРЕНИЕ Ф. И. ТЮТЧЕВА «ЕСТЬ В ОСЕНИ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ…»

1 Есть в осени первоначальной2 Короткая, но дивная пора —3 Весь день стоит как бы хрустальный,4 И лучезарны вечера…5 Где бодрый серп гулял и падал колос,6 Теперь уж пусто все – простор везде, —7 Лишь паутины тонкий волос8 Блестит на праздной борозде.9 Пустеет воздух, птиц не слышно боле,10 Но далеко еще до первых зимних бурь —11 И льется чистая и теплая лазурь12 На отдыхающее поле…
Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Литературоведение / Документальное / Критика