Читаем «Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре полностью

Поскольку личные имена, помимо идентификации человека, функционируют в качестве знаков и символов культуры, присвоение новых имен вводило новорожденных как новых членов сообщества в теснейшее соприкосновение с новой идеологией. И потому список новых имен может быть рассмотрен как своеобразная «антропонимическая модель» этой идеологии.

Каковы же были основные тенденции в имянаречении эпохи «антропонимического взрыва»?

1. Прежде всего отмечу достаточно объемную группу имен в честь вождей и организаторов народных выступлений и революций. В рамках советской идеологии культивировались, стимулируя антропонимический процесс, восстания рабов, крестьянские бунты, Великая французская революция конца XVIII в., восстание парижан в 1871 г. (Парижская коммуна) и т. п. выступления. В результате появлялись такие имена, как Спартак, Марат, Робеспьер, Гарибальди, Уот (по имени вождя крестьянского восстания в Англии XIV в. Уота Тайлера), Жанна (в честь Жанны д’ Арк) и др. Казнь в 1927 г. участников рабочего движения в США породила эффектное имя Ванцетти. В честь автора знаменитой «Утопии» Томаса Мора, казненного из‐за отказа дать присягу королю, появились имена Мора и Томас. Те лица, в честь которых назывались новорожденные, составили своеобразный пантеон «святых» и (заметим) мучеников: все они умерли несобственной смертью в «борьбе за правое дело». Подобно тому как в христианстве новорожденный нарекался в честь святого, так и в послереволюционную эпоху ребенок получал имя в честь того или иного чем-то прославившегося революционного деятеля. В этом проявлялась убежденность, что вместе с именем ему передаются свойства того лица, в честь которого его назвали, и (или) он получит его заступничество, патронаж.

2. Вполне понятно, что процесс имянаречения послереволюционной эпохи не мог не затронуть имени основателя советского государства В. И. Ленина (как его псевдонима, так и реального его личного имени и реальной фамилии). Авторитет Ленина, экзальтированное и даже мистическое отношение к нему («Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» и пр.) препятствовали использованию его псевдонима (Ленин) в качестве личного имени (что вполне соответствовало табу, наложенному в раннехристианскую эпоху на имя Иисус). Не зафиксировано (по крайней мере, в эпоху «антропонимического взрыва») ни одного мальчика по имени Ленин. Скорее всего, подобный акт мог быть воспринят как кощунство. Необходимо было тем или иным способом изменить или зашифровать имя Ленина, использовать его в аббревиатуре, что и делалось на практике неоднократно, породив наибольшее количество антропонимических неологизмов как мужских, так и женских (мужские: Вилен, Виленин, Вил, Виль, Владилен, Виулен – в последнем имени используются все четыре имени вождя: «Владимир Ильич Ульянов-Ленин»; женские: Вилена, Вилени´на, Владилéна, Ленина и др.). Создавались имена, в которые имя Ленина входило как часть в состав имени, как, например, Вилора («Владимир Ильич Ленин – организатор революции»); Ленэра («ленинская эра») и др. Как пишет Нина Тумаркин, автор книги о культе Ленина, «имя Ленина <…> продолжало источать энергию и после его смерти. Любая организация, которой присваивалось имя вождя, приобретала особый статус, расширяла свои полномочия. Переименованием доказывалась лояльность и готовность оправдать доверие, показать себя достойным высокого звания»[1680]. То же самое можно сказать и о носителях имени, в состав которого тем или иным способом было введено имя Ленина.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Литературоведение / Документальное / Критика