Ступени жизни

Замах был широкий — с большим специальным штатом, совещаниями в МК партии, с участием больших людей, со множеством торжественных собраний и других пышных мероприятий, вроде выставки скороиспеченных картин, посвященных метро. Но не было главного — и это я считаю основной ошибкой замысла, — не было тех, для кого готовился весь этот материал, кто будет обобщать его и писать саму реальную историю метро, и вообще не было ни плана, ни направляющей идеи и воли.

Авербах вскоре исчез вслед за Киршоном. Главную редакцию «Истории заводов» возглавил тогда Тихонов-Серебров, личный друг А. М. Горького, культурный, хороший, но пожилой уже и слишком мягкий человек, не сумевший понять то, что творилось в редакции «Истории метро». А там воцарился дух ее ответственного секретаря Кулагина, лживого, подлого и самовластного человека, погубившего все дело.

Отдался я этому делу со всей непосредственностью и страстью, потому что оно было действительно грандиозно и действительно увлекло меня. Это — одно. Другое: дневник как литературный жанр, и не просто дневник — это не ново, — а массовое и организованное ведение дневников как накопление огромного жизненного опыта масс, — в этом есть и идея и проблема. А умение систематически ежедневно отчитываться перед самим собой в проделанной работе, способность анализировать свой рабочий день, проверять его загрузку — разве это не фактор общекультурного значения?

Так я понимал свою задачу рабочей пчелки, собирающей нектар с буйно расцветающей вокруг меня жизни. Я даже не ставил перед собой вопроса о конечной цели — она была для меня светла и возвышенна: история метро. Светло и возвышенно рисовалось мне и будущее, к которому приведет осуществление этой цели.

Вот приходит ко мне молодой человек и приносит свою повесть о том, каким будет метро и что это значит. «Лестница-чудесница»… «Вы ступаете на первую ступеньку, и все. Она вас поднимает или спускает глубоко под землю. Если вы неаккуратно или неудачно встали, она поправит вас, подвинет вашу ногу… Вы стоите на платформе, ожидаете поезда, и воздушная волна, создаваемая им, вас освежает, и вы не чувствуете никакой подземной затхлости, хотя над вами двадцатиметровая толща земли».

Примерно так были описаны будущие прелести того, чего мы теперь не замечаем, пробегая по ступенькам эскалатора.

А это на самом деле было великолепно и захватывающе по сравнению с тем, что творилось тогда на улицах Москвы.

В прошлом веке в Москве ходили конки — зародыш общественного транспорта. Потом появился трамвай — тоже чудо того времени. Теперь это чудо превратилось почти в бедствие, особенно в центре, на Лубянской, ныне площади имени Дзержинского. В самом центре ее, на месте, где стоит теперь памятник «Железному Феликсу», был широкий нелепый фонтан. Фонтан бездействовал, а вокруг него проходили линии многих радиальных трамвайных маршрутов. Когда-то это, может быть, и было хорошо, но теперь эта «лубянская карусель» создавала и сулила в будущем такие пробки, которые грозили уличному движению города полной атрофией. И поэтому замысел строительства московского метро был, несомненно, мудрым, смелым и мужественным, в него можно было верить, и люди в него поверили.

Верил в него и я — чувствовал себя участником большой и интересной, государственной важности стройки, исторической важности стройки, потому что — как говорилось на большом и широком совещании в МК — «…московские тузы, «отцы города», с девяностых годов прошлого века вели разговоры о метро, но до самой революции так и не собрались ничего сделать. Да они и не могли этого сделать, а мы сделаем, потому что мы большевики. Это в порядке вещей. И сделаем по-своему, лучше, чем в других, капиталистических столицах. Это тоже в порядке вещей, потому что это строительство мирового значения, и трудности в порядке вещей, и нечего тут плакаться. Метро не входило в первый пятилетний план, оно вырастает на нем как одно из вещественных доказательств его пере — это надо понять! — и перевыполнения. А когда в плацкартный вагон входит безбилетный пассажир, да еще этакий солидный дядя, так наше метро, естественно, становится трудноватым и тесноватым. Но на то мы и руководители, чтобы все утрясти и предоставить новому пассажиру достойное ему место».

Вот какая это была стройка, являвшаяся к тому же нашим экзаменом на техническую зрелость — надо ведь было пройти под Москвой, под домами, под рекой и удержать все это на своих головах. Москва над нами. Разве можно было на такой стройке работать без страсти?

Я листаю теперь мои метростроевские материалы — и «минувшее проходит предо мною, волнуяся, как море-океан».

Вот листовка «Напишем большевистскую историю метро», на рисунке — выходящие из тоннеля поезда и приветствующий их метростроевец в брезентовой робе, с отбойным молотком на плече, и надпись: «Дадим первую линию метро к 17-й годовщине Октября».