Ступени жизни

«Роман «Самстрой» не бесстрастное бытописательство, это большевистский эпос о нашей стройке».

«…Писатель не лакирует действительность, он сигнализирует о том, что тормозит работу».

«…Он подчеркивает свою верность действительности, свое нежелание связывать ее элементы нарочито литературными связями интриги».

«…В «Самстрое» больше всего поражает пренебрежение традиционными литературными ситуациями».

«…«Самстрой» — это кузница, где перерабатывается, «самоперестраивается» людской материал от тяжкого наследия индивидуализма прошлого».

Такова пресса полувековой давности.

Но по какому-то чудачеству литературной среды признанием, или, как говорится, «пропиской», в литературе является не только статья, но и «дружеский шарж» и эпиграмма. Такой «прописки» удостоил меня ныне покойный, а тогда еще совсем молодой и тоже начинавший в то время печататься Ярослав Смеляков. Точно сейчас помню его, остроумного, озорного, в меховой куртке из телячьей пятнистой шкуры, когда он, встретив меня против так называемого «Дома Герцена», вдруг выпалил:

Сам пишет,
Сам читает
И сам деньги получает.

Не успел я обидеться на его «сам читает», как он, заметив случайно проходившую мимо машину «Скорой помощи», добавил:

Сама едет,
Сама давит,
Сама помощь подает.

Но то Смеляков!

Однако подлинным и окончательным признанием было принятие меня в МАПП, Московскую ассоциацию пролетарских писателей. Это было для меня полнейшей неожиданностью. Дело в том, что — сознаюсь в этом теперь, «под вечер жизни моей», — пришел я к этому с некоторым, как теперь принято говорить, «комплексом неполноценности».

В эпоху победоносной пролетарской революции я вошел сыном священника, к тому же не сразу принявшим и понявшим внутренне эту революцию, и принятие ее под впечатлением эсеровского покушения на Ленина — как сказано выше — было для меня первым моим дебютом, дебютом гражданственности. И хотя мои взгляды в течение дальнейшей жизни и работы коренным образом изменились, но ощущение некоторой социальной неполноценности внутренне продолжало давить на меня. С этим ощущением я и пришел в литературу.

Вот почему я даже и мечтать не смел о главенствующей в ту пору и очень высокой, по моим тогдашним понятиям, мерке: Ассоциации пролетарских писателей. А проще говоря, ни о какой организации тогда я вообще не думал. И вдруг я без всякого заявления и без всяких с моей стороны усилий как-то и почему-то автоматически оказался в этой Ассоциации и даже своим человеком в ее «ареопаге»: Киршон, Авербах, Алексей Сурков, Ермилов, Борис Горбатов, Виктор Гусев (только с Фадеевым мне почему-то не приходилось встречаться). И вообще как бы из небытия я сразу перескочил в некоего рода «известность», отдавшись всему этому со всей истовостью новоиспеченного прозелита — литературные вечера, лекции, семинары, встречи с Серафимовичем, Федором Гладковым.

В то время к тому же начался великий шум-бум; «призыв ударников в литературу». Для этого был создан общемосковский штаб во главе с Киршоном, а я оказался начальником штаба Хамовнического района. И опять — литературные встречи, конференции, издание каких-то брошюрок, плакатов, пригласительных билетов, все как полагается, и, конечно, хождение по фабрикам и заводам в поисках запрятавшихся там талантов. И вот я открываю дверь в класс ремесленного училища при фабрике бывшей Ливере, и прямо передо мной, на первой парте, сидит коренастый, лобастый, круглоголовый паренек в черной гимнастерке. Это был Сергей Поделков, единственный, как мы с ним потом вспоминали, итог этого шумного многообещавшего «призыва».

Ничего не получилось и еще из одного поручения МАПП, очень важного: двухмесячной командировки на посевную кампанию на Кубань, в приазовский совхоз. Все это было очень интересно — работа на ремонте тракторов в центральных мастерских в станице Роговской, и переезд на первое отделение совхоза «Гречана балка» с одной хатой и двумя не то тремя дощатыми бараками для трактористов, и новый пейзаж — сплошная, бескрайняя степь, и новая форма сельского хозяйства — громадные, по четыреста гектаров «клетки» пшеницы, кукурузы, подсолнуха, и новые, ядовито-зеленого цвета, американские трактора фирмы «Оливер», и американские, от фирмы, консультанты, которые долго присматривались ко мне и наконец задали по-американски деловой вопрос:

— А вы что здесь делаете?