Ступени жизни

Во время работы над романом мне пришлось видеть все. Я видел изумительных по своей внутренней красоте людей — волевых, кристально чистых, точно светящихся изнутри; видел рядовых колхозников, стремящихся стать «государственными людьми». И в то же время видел всяческую дрянь и гниль, подчиняющую все своим корыстным, часто низменным интересам; я видел полную, безграничную и непоколебимую веру в колхоз, в его возможности и силы, и видел растерянность, неверие, даже уныние перед трудностями и сложностями жизни.

…Правление передового колхоза, кабинет председателя, на стене распласталось переходящее Красное знамя, под знаменем сидит ОН, владыка колхоза. На моих глазах, не стесняясь моим присутствием, он берет не угодившего чем-то ему колхозника за шиворот и собственноручно выталкивает его в дверь, — я буду помнить это до конца дней.

…Не могу забыть и парторга другого колхоза, старика в синих бумажных штанах. На каких-то задворках, оглядываясь, как бы кто не заметил, он рассказывал мне, заезжему писателю, о проделках своего владыки. А колхоз был славный и организован был в первые годы советской власти еще как коммуна, организован был пришедшими «до дому» моряками-балтийцам и и назывался святым именем «Аврора», и он, этот парторг, был одним из его организаторов. А теперь он оглядывается и дрожит перед колхозным сатрапом.

…А как забыть потрясающий пример житейской и политической пошлости не где-нибудь в «тьмутаракани», а в столичной Московской области уже после войны?

Роман «Марья» шел к завершению, а одной из кульминаций его было строительство межколхозной электростанции. Для тех лет это было новшество, о котором в то время много писалось в газетах, и я решил использовать его в «Марье». Значит, нужно посмотреть, как это выглядит в жизни. И прослышав, что в таком-то колхозе такого-то района идет строительство подобной станции, я поехал в этот район. А в районе происходило в этот день собрание партийно-хозяйственного актива. На собрании присутствовал, и выступал, и горячо за что-то ратовал, и к чему-то призывал председатель как раз того самого колхоза, куда я держал путь, — молодой и осанистый, в самой силе мужчина, у которого эта сила, как говорится, из всех пор перла.

— Вот с ним и поедете, — сказал мне секретарь райкома.

Ехали мы на грузовике — «хозяин» в кабине, а «народ», в том числе и я, — в открытом кузове. Дело было в июле, и где-то в пути, в лесочке, на берегу речки, в красивом уголке, машина остановилась — привал. Привал этот затянулся на целый час. Люди купались, выпивали и терпеливо ожидали, я в конце концов не выдержал и кого-то спросил: «Чего мы ждем?»

Ответом была чья-то многозначительная ухмылка и — шепотом — столь же многозначительный ответ:

— Хозяина ждем… С милкой своей в особое местечко пошли. Натешатся — придут.

И действительно, через какое-то время пришли — сначала она, пунцовая, с мокрыми волосами, и как ни в чем не бывало стала усаживаться среди других девчат, тщетно стараясь полуулыбкой прикрыть свой стыд; потом — он, дымя папироской, тоже будто так и надо, сел в шоферскую кабину и кинул:

— Поехали!

И таким пакостникам, подумалось мне, предоставляют трибуну, позволяют, а то и «поручают» говорить высокие и святые слова, «мобилизующие» призывы и заверения. И хлопают!

Какое растление души! И какая сила должна быть в народе, чтобы уберечь в себе что-то действительно святое и незыблемое! Какой запас прочности!

Но этот запас был. И несла его Марья и ей подобные, чистые.

Одним словом, я видел, что в деревне идет глухая, но напряженная внутренняя борьба сил утверждающих и сил разрушающих. Вопроса о том, на чью сторону стать, для меня не существовало. Вопрос был в другом: как и чем поддержать социалистическое начало в жизни нашей деревни? И тогда встал вопрос о Порхачеве.

Порхачевых я видел во многих обличьях, и во всех обличьях они представлялись мне носителями зла, потому что я видел, как мучаются и как борются с ними честные люди колхозной деревни. А что может сделать писатель со своим скрипучим перышком для поборения зла? Изобличить его, вскрыть его и человеческую и общественную сущность и в этом двуединстве показать ее читателю. Это я считал своим гражданским и писательским долгом. Отсюда — жизненно и логически неминуемое столкновение двух главных фигур романа, Марьи и Порхачева.

Так постепенно складывалась у меня центральная тема романа — проблема руководства колхозом, а говоря расширительно, проблема руководства вообще.

С наибольшей полнотой эта «расширительная проблема» развита в главе «Возрождение», и я не могу удержаться от того, чтобы не остановиться на ней подробнее, потому что глава эта глубоко синтетическая, она вся как будто бы выдуманная и в то же время вполне реалистическая, почти документальная, основанная и на конкретных, до ощутимости, впечатлениях, и на официальных материалах, которыми снабжали меня товарищи, работавшие в Совете по делам колхозов.

А кстати, когда я эту главу, вчерне еще, прочитал своему другу, тому самому Феде Каманину, он сказал:

— Ты что? С ума сошел? Разве это пройдет?