«Меня очень взволновало и даже встревожило Ваше письмо, такое искреннее, честное и в то же время такое неспокойное.
Вы спрашиваете: «Почему же у нас такое настроение?» Но, дорогая Надежда Павловна, согласитесь, как это трудно решить и сказать за Вас, заочно, на расстоянии. Давайте думать вместе. Тем более что и сами Вы человек, видимо, умеющий думать и болеющий за жизнь. А это самое главное. И потому, при всех своих болях и сомнениях, не теряйте этого качества, не пускайте в сердце свое холод равнодушия. Кто перестает болеть за жизнь, это мертвый человек, живет, как покойник…
И ничем другим не могу я помочь Вам, кроме слова ободрения: не сдавайтесь перед злом, не уступайте ему, и, уверяю Вас, Вы его победите. Зло не может торжествовать в жизни, это противоестественно. Оно живет только до тех пор, пока люди отступают перед ним и опускают руки. Не отступайте! Думайте, и разбирайтесь, и выискивайте на месте тот самый ядовитый корень, о котором Вы так хорошо сказали.
Желаю Вам, сердечно желаю успехов.
И передайте привет Вашему мужу и всем Вашим товарищам по колхозу».
И ее ответ:
«Большое Вам спасибо, наш учитель, за Ваше письмо. Я не знаю, как Вас благодарить. И не знаю, что ответить.
Хозяйство наше колхозное если и движется, то очень мало. Было у нас собрание и прошло очень бурно, было много критики на правление колхоза и самого председателя, и после требования снять председателя колхоза были бурные, продолжительные аплодисменты. Но председателя не сняли, он дал обещание исправить свои ошибки.
В настоящее время мне очень трудно, ведь у меня хозяйство и четверо детей, но я не сдамся, пока могу принести пользу, хотя бы маленькую.
На собрании меня избрали членом правления колхоза, а на фестивале 2 мая я читала сочиненный мною стишок «Миру мир» из 15 куплетов и получила в премию платок.
Привет Вам очень большой от моего мужа. Он тоже принимает участие в перестройке нашей жизни».
Это переписка 1959 года.
Итак, что же получается?
Роман вырос из самых светлых авторских намерений и побуждений, вплоть до желания воспеть ту безымянную «Марью», образ которой зародился во вьюжном видении грозного 1943 года, и, пройдя через все сплетения и переплетения действительности, через все усилия мысли и напряжения совести, заканчивается на другом, еще более возвышенном витке авторских чувств и восхищений: