Судьба

Прежде чем кто-нибудь успел ее схватить, она сорвалась с места и нырнула головой вперед между ног какого-то вельможи в плаще и пышном одеянии. Цисами с громким хлопком выскочила в тени шатра, а затем, разбрасывая песок на бегу и прыгая из тени в тень, миновала несколько групп солдат. Цисами увернулась от протянутых рук, нырнула под занесенный топор, шагнула в тень еще раз и появилась у входа в туннель, ведущий в подвалы амфитеатра.

Там, достигнув длинного и безопасного отрезка темноты, она остановилась, чтобы перевести дух. Грудь у нее тяжело вздымалась. Цисами припала на колено. Последние несколько прыжков дались ей тяжело, не говоря уж о том, что она едва не лишилась головы. Цисами оглянулась. К счастью, все были заняты хаосом, который творился на арене.

Голос Сунри гремел на весь амфитеатр.

– Вот тебе доказательство! Тень-убийца на службе у князя Гияньского! Сыны и дочери Шуланя, вас предали! Я обращаюсь ко всем, кто верен истинному императору Просвещенных государств, Сюаньшину и Сюань Саану, ко всем жителям Поднебесных – присоединяйтесь к Каобу, да отомстим вместе за вашего возлюбленного князя, павшего жертвой ужасного преступления! Я, Сюань Сунри, смиренно принимаю вашу верность и прошу вас сплотиться и уничтожить врагов нашего общего государства, и внешних и внутренних!

Сунри получила ответ – в виде звуков битвы. Мечи со свистом вылетали из ножен, звенела сталь, слышались крики.

Цисами оглянулась в последний раз.

– Я до тебя доберусь, сука, даже если сама сдохну.

Но не сегодня.

Цисами ступила в уютную темноту подземного туннеля и побежала, спасая собственную жизнь.

Глава 54. Исцеление

Полночь уже давно миновала. Пятый колокол должен был прозвонить несколько часов назад, хотя меньше всего, вероятно, горожане думали о счете времени. Власти пытались навести в Хурше порядок, и многочисленные стражи арестовывали хаппанских старшин, бросали в тюрьму подстрекателей – казалось, в их числе оказался весь город – и хватали тех, кого подозревали в укрывательстве беглецов.

Было совершенно ясно, кого подразумевают под беглецами. Все ворота заперли, от заката до рассвета запрещалось выходить на улицу; впрочем, это не имело особого смысла, поскольку солнце тут и так никогда не заходило и никто не знал, который час. В гавани подняли цепи, чтобы не ушел ни один корабль. Таким образом, Хурша стала тюрьмой.

Мархи покинула пещеры, чтобы собрать громыхал из других кварталов, тогда как прочие хаппане готовились к бою – надевали самодельные доспехи и вооружались палками длиной в руку. Хаппанам запрещалось владеть оружием, и они изобрели собственный стиль боя при помощи этих палок, которые назывались арнисма – «оружие простолюдина». Сали посмотрела, как они упражняются. С палками хаппане обращались очень ловко.

Мастер ритуалов Кончитша Абу Суриптика разбудил Сали ночью и отвел в маленькую пещеру где-то в глубине лабиринта. Камни там были гладкие, истертые, воздух казался спертым. Суриптика указал на круглую яму, достаточно большую, чтобы в ней поместился человек; яма была наполнена прозрачной жижей горчичного цвета, и под поверхностью переливались тысячи крошечных ярких искр.

– Полезай, – велел Суриптика и начал зажигать стоявшие в пещере свечи.

Сали уставилась на странное содержимое.

– Что это? – спросила она.

– Тебе какая разница? – Мастер ритуалов развернул ткань и выложил какие-то инструменты, баночки с благовониями и изогнутый зазубренный нож. – Если разницы нет, полезай.

Сали не любила слепо повиноваться приказам, но другого выхода не было. Цветная грязь оказалась приятно теплой; тысячи крошечных искр щекотали и массировали ноющее тело. У нее вырвался удовлетворенный вздох, когда она по шею погрузилась в эту странную ванну. Сали испытывала прямо-таки чувственное наслаждение. Мастер ритуалов ходил вокруг, распевая странные слова и помахивая горящими благовониями. Пахло жженым сахаром и лавандой, и оттого было еще приятнее. Так продолжалось почти час. Сали не отказалась бы пролежать там и несколько часов.

Она постепенно расслабилась, потом заскучала. Веки у нее стали опускаться: успокаивающее пение Суриптики погружало ее в дремоту. Мастер ритуалов, видимо, обладал мощным горлом, если мог петь так долго. Сали окунулась в блаженное небытие; боль утихала, тревоги и заботы покидали обеспокоенный разум.

Но едва она, убаюканная, ощутила полное умиротворение, изнутри что-то нанесло ей такой удар, что Сали стошнило. Глаза у нее выпучились так, что в них лопнули несколько сосудов. Нестихаемый вой рвался из глотки, заглушенный клейкой желтой жижей, которая залепила рот. Боль гнездилась в недрах грудной клетки – как будто тигр с острыми, как бритва, когтями пытался проложить себе дорогу сквозь ребра. Изо всех пор, из глаз, из носа, из ушей, изо рта, из-под ногтей у Сали потекла кровь.

Она содрогнулась; мышцы то напрягались, то обмякали, как тряпочки. Судороги были такими жестокими, что Сали испугалась, что какая-нибудь кость сломается. Боль достигла невиданной прежде силы и не собиралась слабеть.

К сожалению, это было еще не худшее.