Судьба протягивает руку

Я о таком явлении не задумывался, совсем не понимал, что существуют внутрикорпоративные табу, негласные границы, которые нельзя преодолевать. Я был наивен до глупости и глуп до наивности. Я ориентировался на советские фильмы для юношества, например картину «Красный галстук», где говорилось о ценностях коллективизма, осуждался эгоизм. Во многом именно советское кино сделало из меня коллективиста, артельного человека. Но в 70-е годы в нашем искусстве всё активнее стала укореняться мысль, что никто никому ничем не обязан. Кино делало первые, но вполне уверенные шаги на пути к атомизации общества.

В «Розыгрыше» моих оппонентов задевал за живое конфликт, вокруг которого всё вертится. Либеральной тусовке 70-х показался болезненно узнаваемым юный герой Комаровский – обаятельный циник, демонстративный прагматик, осуждающий собственного отца за то, что тот не умеет устраиваться в жизни. Скорее всего, возмутило, что этому герою даётся вполне определённая нравственная оценка, что в кино есть воспитательный момент, есть осуждающий пафос. А ведь все эти составляющие считались пошлостью. Разве может быть настоящее искусство назидательным, чему-то учить? Да и как такое возможно, чтобы личность противопоставляла себя коллективу, а нравственная победа оставалась в итоге не за индивидуалистом Комаровским, а за Грушко, который представляет интересы класса, сообщества, коллектива?

Мне представлялось, что в «Розыгрыше» речь идёт об очевидных вещах, понятных ценностях, ведь этот парень, Комаровский-младший, морально подминает под себя слабых. Я наивно полагал, что пафос фильма – это, в определённом смысле, осуждение тоталитаризма. Но в нескольких рецензиях, причём нерядовых, а, что называется, установочных, прозвучал намёк: именно Комаровский и есть настоящий герой нашего времени, и осуждать следует тех, кто сбивается в стаю, превращается в кодло. Коллективизм, разумеется, открыто не осуждался, но презрение к нему уже сквозило. Тогда, в середине 70-х, я ещё не осознавал наметившегося перелома во взглядах столичной богемы, а в интеллигентских кругах, формирующих общественные настроения, уже сложились представления о плохом и хорошем, были установлены правила игры, которые я своим безобидным, казалось бы, фильмом нарушал, а значит, должен был получить оплеуху, которой тогда не придал особого значения, ведь фильм имел очень большой успех у зрителя.

«Розыгрыш» был не просто замечен, но четверо из участников съёмочной группы получили Государственную премию РСФСР имени Крупской. Евгения Никандровна Ханаева была растрогана до слёз. Ещё удостоили награды оператора Михаила Бица, сценариста Семёна Лунгина и меня.

Тогда мне впервые довелось увидеть, и я с интересом наблюдал, как записные борцы с системой, её вдохновенные антагонисты самоотверженно хлопочут и мужественно принимают награды, этой системой учреждённые.

Фильм шёл по стране с заметным успехом, многие смотрели его несколько раз, обеспечив внушительную статистику: по итогам 1977 года «Розыгрыш» посмотрели более 33 миллионов зрителей. Об их реакции можно было судить и по ребятам, которые сыграли в картине. Димка Харатьян, например, звонил мне и жаловался, что не может выйти из квартиры: поклонницы дежурят в подъезде. «Мосфильм» завалили почтой на имя директора картины, и директор сидел у себя в кабинете с апломбом, отвечал на письма – пришло, наконец, признание его недооценённого прежде вклада в искусство. Приходили письма и лично мне, но в основном с просьбой сообщить адрес Димы Харатьяна или Наташи Вавиловой.

«Розыгрыш» вышел на экраны в январе 1977 года. Премьера фильма, реакция на него публики и критики, все остальные события, связанные с моей первой картиной, уходили на второй план и уже не слишком меня занимали – я получил несколько предложений сняться в кино, а самое главное – стал обдумывать, что же снимать дальше.

В начале 1977 года позвонила Люда Кожинова, жена Черныха, и сказала: «Валя написал сценарий, но он стесняется тебе его предложить… Почитаешь?..»

Я, конечно, прочитал и отреагировал ни к чему не обязывающей фразой: «Подумаю…» Сценарий мне не понравился, хотя отдельные сцены, некоторые сюжетные решения показались интересными, да и, пожалуй, название ничего – «Москва слезам не верит».

29 О грузинских застольях, пользе от навязчивых поклонниц, третейском судье Кучинском, счастливой цифре «44», мятом паре и трудностях при расчёте постановочных