Судьбы иосифлянских пастырей

Как сообщала будущая монахиня в воспоминаниях, в конце мая 1922 г. она получила в Лавре благословение митрополита Вениамина: «В летний вечер мы однажды были на акафисте св. Александру Невскому в Лавре. Выйдя из собора, мы направились по средней аллее к митрополичьим покоям, смутно надеясь увидеть Владыку. Обернувшись к собору, мы действительно увидели митрополита, шедшего по дорожке. Он поравнялся с нами, улыбнулся, спросил наши имена и благословил нас. Мы поднялись в помещение, занимаемое архимандритом Гурием, так много потрудившимся для Александро-Невского братства. В его келлии было прохладно. Зеленые ветви склонялись прямо в окно. Мирно теплилась лампада. Везде были навалены книги. Он, как всегда, с интересом расспрашивал нас о жизни, кто как живет, как молится. Уходить не хотелось, точно мы предчувствовали, что это было его последнее „прости“. В эту ночь митрополита, его и еще нескольких близких к ним монахов арестовали. Начался прогремевший на всю Россию процесс. Многие верующие не пропускали ни одного заседания. День расстрела митрополита был днем всеобщего горя»[652].

Весной 1922 г. Варвара Степановна впервые посетила Иоанновский монастырь и познакомилась с монахиней Серафимой (Голубевой): «В первые недели своего обращения я попала в женский монастырь на Карповке, основанный отцом Иоанном Кронштадтским. Здесь же в монастыре, в подвальной церкви находилась его гробница. Мы долго молились, стоя на коленях подле мраморной плиты.

Потом поднялись в кельи монахинь. Чувствовалось, что уже недолго можно будет им оставаться в обители… Здесь я встретилась с матушкой С. Она была убежденной делательницей Иисусовой молитвы и усердно направляла меня на этот путь. Здесь довелось мне вести первые беседы о подвиге монашества»[653].

2 мая 1922 г. В. Враская была зачислена вольнослушательницей Богословского института. Возможно, это поступление произошло под влиянием ее мужа. Н. А. Котляревский был связан с институтом, в частности, в 1921 г. выступил в нем с речью, посвященной 40-летию со дня смерти Ф. М. Достоевского. Но вскоре начался обновленческий раскол, положение Богословского института стало крайне затруднительным, и осенью 1922 г. Варвара Степановна перестала посещать занятия, в связи с чем была отчислена из числа слушателей I курса[654].

В конце 1924-начале 1925 гг. в жизни В. Враской произошли серьезные изменения. 29 ноября расценочно-конфликтная комиссия при Дирекции государственных театров уволила ее со службы «за сокращением штатов». Это решение стало тяжелым ударом для актрисы, которая растила троих детей своего скончавшегося еще в 1918 г. брата Бориса. 4 декабря она написала в ходатайстве директору академических театров: «Очень прошу пересмотреть вопрос о моем сокращении. Мое материальное положение совершенно безвыходное: я содержу троих сирот-племянников, учащихся. Мое жалование — единственный мой заработок, других средств к существованию у меня нет». При этом актриса много играла, она была занята в спектаклях: «Маскарад», «Смерть Парухина», «Царство скуки», «Женитьба Фигаро» и др. Очевидно, Враскую уволили из-за ее дворянского происхождения. 16 января 1925 г. расценочно-конфликтная комиссия заслушала заявление заведующего художественной частью б. Александрийского театра о возвращении на службу актрисы, как «безусловно ценного работника», но отклонила его. Вскоре скончался муж Варвары Степановны Н. А. Котляревский, он был похоронен на Никольском кладбище Лавры. После его смерти Враская решила не искать места актрисы. В воспоминаниях она отмечала: «Неожиданная смерть моего мужа оборвала последние нити, связывающие меня с прежней жизнью… Я не могла больше принудить себя выйти на сцену. Жизнь сама толкала меня на путь, которым мне следовало идти. Надо было только склонить голову и следовать благой воле Божией. Три ночи провела я в часовне у иконы Божьей Матери. Незабываемые часы!»[655]

С 1925 г. В. Враская проживала в монашеской общине при Скорбященской церкви, а в марте 1927 г. перешла вместе с ней в Александро-Невскую Лавру. Сестра Варвара активно собирала, переписывала и распространяла среди верующих церковные стихи, акафисты и другие подобные произведения. На допросе 5 марта 1932 г. она показала: «Все свои знания, всю свою интеллектуальную силу я направила с 1925 года к тому, чтобы заставить церковно-славянский язык быть сочно-красноречивым и понятным для русского народа, у которого загублена Родина и Отечество. Собирала и распространяла наиболее выразительные стихи, псалмы, акафисты и всевозможные сочинения всех тех людей, которым дорога была Россия с Самодержавным Царствующим Домом. Нашлось одних только акафистов, которые, по-моему, представляли из себя по содержанию сильнейшее орудие против существующих порядков, одних этих акафистов было собрано до ста пятидесяти единиц… Мне они стали давать глубокое душевное удовлетворение, и считаю, что для всех ущемленных существующей властью служили и служат сильнейшим ободряющим средством»[656].