Судьбы передвижников

Загадочный французский импрессионизм хотя и привлёк внимание Репина, нельзя сказать, чтобы очаровал его совершенно. Живописные принципы Ильи Ефимовича успели к тому времени определиться. Форма для Репина тогда, как, впрочем, и впоследствии, значила не так много, как содержание. Художника при этом всегда отличала непредвзятость, вот и к экспонатам Парижского салона 1875 года он отнёсся вполне благосклонно: «Я так теперь пригляделся ко всему, что тут делается, так помирился со многими заблуждениями французов, что мне кажется всё это уже в порядке вещей, и я даже открываю и смысл и значение в вещах, казавшихся мне прежде бессмысленными и пустыми, и эта бессмысленность мне кажется уже самой сутью дела».

Стремление поработать на натуре и настойчивые рекомендации Боголюбова летом 1874 года привели Репина из парижской мастерской на благолепный морской берег Нормандии. Живописности местечка Вёль-ле-Роз отдавали должное многие художники. Илья Ефимович тоже ею пленился и предался «…писанию масляными красками, до глупости, до одури».

Репин сообщает Крамскому: «Нас здесь собралась весёлая компания: Савицкий с женой (хорошие вещи он начал), Поленов, приехал А. П. Боголюбов и привёз мне очень хороший заказ от наследника, потом Беггров и Добровольский. Пишем, пишем и пишем, а по вечерам гуляем, слегка и солидно…»

Упомянутый в письме «заказ от наследника» вынужденно вернул Репина к «Садко». Несмотря на увядший к этому замыслу интерес самого живописца, к созданию полотна он готовился основательно. Илья Ефимович так будет поступать и в дальнейшем, а пока он обращается к Стасову с просьбой прислать ему названия книг и атласов «микроскопического и морского мира». Репин подробно информирует своих корреспондентов об этапах работы над картиной, но искусственно возбуждаемое увлечение полотном не приносит желаемого результата. «…Я ужасно разочарован своей картиной “Садко”, – признаётся художник Стасову, – с каким бы удовольствием я её уничтожил… Такая это будет дрянь, что просто гадость, во всех отношениях, только Вы, пожалуйста, никому не говорите, не говорите ничего. Но я решил кончить её во что бы то ни стало и ехать в Россию; надо начать серьёзно работать что-нибудь по душе, а здесь все мои дела выеденного яйца не стоят. Просто совестно и обидно, одна гимнастика и больше ничего: ни чувства, ни мысли…»

Крамской, прибывший в Париж в начале лета, подтвердил в своих письмах, что Репин и Поленов намерены в июле вернуться в Россию. «Что касается Репина, – сообщает Иван Николаевич, – то он не пропал, а захирел, завял как-то: ему необходимо воротиться, и тогда мы опять увидим прежнего Репина. Всё, что он здесь сделал, носит печать какой-то усталости и замученности; видно, что не было настоящего интереса к работе». Перед отъездом в Европу Илья Ефимович успел так громко заявить о себе, что теперь все от него ждали непременно чего-то значительного.

Законченную наконец картину «Садко», успевшую побывать в парижском экспозиционном пространстве, упаковали и отправили в Россию. Следом за ней, в июле 1876 года, отбыл на родину Илья Репин вместе с женой и уже двумя детьми. В Париже у супругов родилась дочь Надежда.

Первым делом художник устремляется в Чугуев. Последний раз он был здесь восемь лет назад. В ноябре 1876 года Антокольский оповестил Крамского, что Репин «…теперь у себя дома, именно у себя дома. От него опять повеяло свежестью и бодростью». А тем временем «Садко», купленный в Петербурге наследником, принёс Репину звание академика.

Поторапливая Поленова с возвращением в Россию, Илья Ефимович находит для этого проникновенные, образные, убедительные слова: «…увидишь сам, как заблестит перед тобою наша русская действительность, никем не изображённая. Как втянет тебя, до мозга костей, её поэтическая правда, как станешь ты постигать её да со всем жаром любви переносить на холст, так сам удивишься тому, что получится перед твоими глазами, и сам первый насладишься своим произведением, а затем и все не будут перед ним зевать». В ту, чугуевскую пору Репиным были написаны портреты «Мужик с дурным глазом» (1877) и «Протодиакон» (1877). Последний удовлетворил автора совершенно, что с Репиным происходило не так уж часто. Художник нахваливал своего «Протодиакона» Павлу Третьякову: «…он живой передо мной, едва не говорит».