Судьбы передвижников

Репин познакомился с маленьким Валентином вскоре после смерти его отца – известного композитора Александра Серова. Потом были встречи в Париже, а когда бесспорно одарённому отроку исполнилось пятнадцать, его мать попросила Репина взять сына к себе, поскольку сама постоянно находилась в разъездах. Такой поворот в жизни Валентина (или Антона, Тоши – так называли Серова друзья и близкие) повлиял на развитие его таланта самым благоприятным образом. Почти всё время он проводил в мастерской своего учителя и покровителя, не чураясь при этом домашних обязанностей, которые исполнял как настоящий член семьи.

Однажды, во время летних этюдов в Абрамцеве, Илья Ефимович обратил внимание на потрясающе точно схваченный карандашом и кистью Серова образ мальчика-горбуна и впоследствии использовал его при написании своего знаменитого «Крестного хода в Курской губернии». Замыслу этого полотна предшествовал более скромный по размерам и числу персонажей «Крестный ход в дубовом лесу», претерпевший в дальнейшем многократные авторские редакции. А потом Репин увлёкся идеей создания более сложной и широкой панорамы на ту же тему. Представшее на новом полотне единство огромной толпы, бредущей по пыльной дороге за символом веры, потрясло любителей и знатоков живописи. Иллюзорность людских надежд подчёркнута видом варварски вырубленного леса на заднем плане картины.

«По своей композиции эта картина кажется мне непревзойдённым шедевром, – высказался о репинском творении Корней Чуковский, тесно общавшийся с художником в последние годы его жизни, – ибо, несмотря на всю рельефность и яркость отдельных её персонажей, ни один из них не выпячивается из общего целого: всё это множество походок, бород, животов, и низкие лбы, и хоругви, и нагайки, и потные волосы – всё это так естественно склеилось и переплелось в одну массу, как нигде, ни в какой картине. Рядом с этим изображением толпы все другие кажутся фальшивыми. <…> И я никогда не пойму, каким приёмом достигнуто то, что вся эта процессия движется словно в кино: движутся даже те верховые, у которых не видно коней, только туловища их торчат из толпы, и эти туловища мерно колышутся, каждое в своём собственном ритме».

Удивительно, но Третьяков, наблюдая за работой художника, призывал Репина избавиться от «карикатурности» персонажей картины и облагородить толпу глубоко верующими красивыми лицами. Илье Ефимовичу пришлось терпеливо объяснять коллекционеру, что «выше всего правда жизни», что только она «всегда заключает в себе глубокую идею». Предлагая Третьякову вглядеться в любую толпу, художник вопрошает: «…много Вы встретите красивых лиц, да ещё непременно, для Вашего удовольствия, вылезших на первый план?» Но каковы бы ни были критические замечания людей, ещё не готовых осознать грандиозность «Крестного хода в Курской губернии», это произведение безоговорочно вывело Репина в лидеры среди тогдашних отечественных художников.

Жизнь в Белокаменной, как Репин и предполагал, спустя некоторое время стала его тяготить. Илью Ефимовича влечёт более насыщенная культурная жизнь столицы, живо реагирующая на вызовы времени. Социальная обстановка в стране накалялась, и Репин, хотя и не был слишком принципиален не только в политических, но и в художественных воззрениях, стремился в гущу событий.

В Петербурге Илья Ефимович появился в расцвете своего таланта. Уровень репинской живописи завораживал великолепием неуклонно прираставшей портретной галереи. Корней Чуковский видел силу таланта Репина-портретиста «в этом непревзойдённом умении выражать психическую сущность человека каждой складкой у него на одежде, малейшим поворотом его головы, малейшим изгибом мизинца». Разгадывая во время позирования внутренний мир модели, художник не отрывал пристального взора от лица сидящего перед ним человека, даже если в этот момент смешивал краски и орудовал кистями. Техника репинской живописи достигла к тому времени таких высот, что о ней Илья Ефимович теперь заботился мало. Перед художником стояла задача более высокого порядка – создать образ, «не заслонённый ничем, привнесённым в него».

Взаимное дружеское расположение Ильи Репина и Модеста Мусоргского завершилось рождением одного из портретных шедевров и почти сразу последовавшей за этим смертью композитора. Четырёхдневная работа над портретом происходила прямо в госпитальной палате. Талантливейшую личность, «так глупо с собой распорядившуюся физически», Репин изобразил не раздавленной обстоятельствами и болезнью, а, вопреки всему, одухотворённой, благодарной судьбе за пройденный путь. Увидев портрет Мусоргского, Крамской воскликнул: «Посмотрите на эти глаза: они глядят, как живые, они задумались, в них нарисовалась вся внутренняя, душевная работа той минуты, – а много ли на свете портретов с подобным выражением!» Портрет Модеста Мусоргского кисти Репина был признан абсолютной удачей, совершенным творением портретного жанра.