Сумерки богов

И тени. Силуэт фигуры, человек, но не человек; бог, но не бог. Это Серый Странник, подумала она, хотя его смертная личность оставалась загадкой. Морщинки беспокойства прорезали древний лоб Халлы, когда она, покачиваясь, встала на ноги. Ее конечности заскрипели, когда она поднималась по ступенькам. С каждым разом ей казалось, что она уменьшается – превращается в корягу из сказок, которую будут бояться дети, а их родители – списывать на плод воспалённого воображения.

Халла остановилась на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал. А что, если Гримнир прав? Что, если это чувство говорило о том, что пророчество не сможет изменить мир и бич Пригвождённого Бога так и останется над ними? Сможет ли она так жить – в мире, лишённом таинственности и волшебства её юности?

Она медленно зашаркала по дому, сгорбив плечи от тяжести лет. Ей не нужны были трофеи забытых триумфов, звон монет и украденного у падших врагов оружия, трон Гримнира и потушенный в яме огонь. Она вышла за дверь на крыльцо с колоннами, где уставилась в ночное небо.

Над землёй висела полная луна. Её яркое серебристое сияние затмило остальные небесные огни. Но когда Халла всматривалась в луну, у неё перехватило дыхание. На её краю была тень, красноватый отблик. По сгорбленному телу троллихи пробежала дрожь предвкушения.

– Неужели?

Из тени ей ответил голос, мягкий и угрожающий:

Сколль громко воет на игрушку Двалина.

Халла обернулась, когда из темноты появилась фигура, скрюченный силуэт, опирающийся на посох из резного тиса, закутанный в плащ, в низко надвинутой на лицо шляпе. Из-под него горел огнем Асгарда один глаз.

– Ты не позаботишься о незнакомце, дочь Ярнвидьи?

Гримнир встал со скамейки, где последние часы притворялся спящим, и подошёл к воинам Гаутхейма. Огонь в яме превратился в тлеющие угли; Гримнир бесшумно двигался в красноватом свете – несмотря на кольчугу и оружие, – его тело низко пригнулось к земле, ноздри раздувались и сопели, как у древнего зверя, стремящегося утолить нечестивую жажду. Пока он шёл, земля под ногами загрохотала, по костям земли пробежала дрожь. Он остановился и прислушался. Люди не проснулись, но их храп перешёл в стоны, когда сны превратились в кошмары с кровью и бойней.

Он пробрался между скамьями воинов и пошёл дальше, к спальным тюфякам Дочерей Ворона. Дюжина этих древних боевых ведьм беспокойно спали среди мужчин. Гримнир проскользнул мимо свернувшейся в тугой клубок Ауды, мимо Гейры, чей раскатистый храп отдавался эхом, совсем как мужской, мимо Тайры, старшей дочери старого Хюгге. Глаз Гримнира сверкнул диким светом и сузился, когда нашёл свою добычу.

Сигрун.

Старая волчица лежала на ковре из медвежьей шкуры, подперев голову худой мускулистой рукой. От плеча до лодыжек её покрывал плащ; в отличие от остальных, она спала полностью одетая в свободную тунику из красновато-коричневой шерсти и льняные брюки кремового цвета, перевязанные у стоп. Рядом с её ведущей рукой лежал обнаженный меч, пальцы едва касались навершия в форме жёлудя. Щит был прислонен к грубой стене дома, а кольчуга покоилась под рукой, чтобы удобно было схватить и надеть за секунду.

Но Гримнир не предоставил ей этой секунды.

Пальцы с черными ногтями зажали ей рот. Глаза старухи распахнулись; её рука потянулась к рукояти меча, когда она поднялась с медвежьего меха. Она почти выпрямилась, когда Гримнир нанёс ей резкий удар предплечьем под левым ухом. И тогда Сигрун обмякла, как выпотрошенная рыба.

Гримнир не терял времени. Он схватил Сигрун, перекинул через плечо, как куклу из бечёвки и сухого дерева, и выскочил за дверь. Но он и не думал там останавливаться. Подобно плывущей тени, он вынес старуху из Храфнхауга через задние ворота. Гримнир вприпрыжку спустился по лесной тропинке к причалу, обогнул его и пошёл вдоль скалистого берега, пока они не поравнялись с устьем Шрама – похожим на ров ущельем, которое отделяет полуостров Храфнхауг от материка.

Там Гримнир бросил Сигрун на землю. Луна на небе, полная словно весенний ягнёнок, светилась красным по краям, когда её накрыла тень. Гримнир подумал, что это Волк пожирает Мани, богиню луны. Значит, наступает поворотный момент – сыплются последние песчинки, а потом мир покачнётся, океаны забурлят, и вестник Рагнарёка пробудится от смертельного сна, по крайней мере так гласили висы. Гримнир рыкнул на этот знак гибели и вытащил нож.

Это не тот нож, что дала ему Скрикья, когда Балегир ещё правил севером; клинок, который он носил с собой, желая отомстить Бьярки-полудану, хоть и не совсем. Гримнир сам перековал его; в сердцевине остался тот древний клинок, выкованный Кьялланди из сердца звезды, упавшей на царство гномов Нидавеллир. Гримнир добавил в него стали, посыпал измельченной чешуей самого змея, найденной в руинах Оркхауга более ста лет назад, и вплёл в него заклинания разрушения.

– Хат, – сказал он. – Тебя будут звать Ненависть.