«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Здесь было несколько дней так называемой “африканской” жары, и в эти дни Лёнечка заболел поносом, который до сих пор у него не кончился. Он очень похудел, глаза у него стали огромные, носик заострился, и он очень много плачет, чего прежде с ним не бывало.

Крепко целую тебя и Женю. У него верно там много ровесников, среди которых кто-нибудь может оказаться ему по нраву. Дм<итрия> Влад<имировича>, естественно, не видал. Если он соберется к вам, хорошо, если бы перед этим мы свиделись.

Асмусам и всем знакомым сердечный привет.

Твой Б.

<Июль 1938. Переделкино>

Дорогая Женя!

Ты уже верно знаешь, что сердилась на меня напрасно, то есть письмо мое, написанное до твоих напоминаний, тобой получено? Так же наверное на месте и курсовки, оплаченные сполна наличными.

Мне было очень трудно матерьяльно, как раз в то время, когда ты с такой обидой и горячностью сомневалась в моих заботах о вас и приписывала ухудшенье в вашей жизни моей небрежности или равнодушью к вашей участи.

Затрудненья эти (казавшиеся тебе выдуманными) были так явны, что на этот раз без моего побужденья сам Литфонд постановил прийти мне на помощь. Мне вернули паевложенье за дачу и так как за погашением задолженности оставалось не так-то много (около 3000), то в придачу к ним мне еще выдали ссуду в 2000, всего около пяти тысяч. Это меняет на время все обстоятельства, и случилось без моего ведома совсем недавно. Кроме 900 я наверное еще переведу тебе что-нибудь да еще около тысячи будут готовы тебе к сентябрю.

У вас ли Дмитрий Владимирович? Ершов[309] сказал мне, что он уехал. Если он с вами, сердечно кланяйтесь ему.

Дорогой Женёчек, пользуйся во всю отдыхом, набирайся здоровья, пусть Дм. Вл., возьмет тебя подручным по рыбной ловле, как когда-то Мих<аил> Пр<окофьевич>. Я рад, что по словам мамы, тебе в Коктебеле понравилось, а солнца и жары, которых я так боюсь в летние месяцы на юге, здесь едва ли не больше, чем у вас, жара африканская, да к тому же без моря.

Крепко тебя целую, вот верно будет тебе что порассказать по возвращении в Москву!

Женюра, низкие поклоны Косте Локсу, Асмусам и всем общим знакомым. Я писал тебе про Лидину открытку. Я уже ответил ей. Если хочешь, можешь написать ей из Крыма, я думаю это безопасно. Ее адрес: Лондон, Англия, Л. Л. Слэйтер. Mrs L. Elliot Slater. 8 Palace Court, Palace Road. London S. W.2

Крепко всех вас целую. Если вздумаю что послать, переведу по адресу дома отдыха. А ты напиши, как устроились вы с комнатой, не трудно ли и достаточно ли удобно?

Теперь мы сняли комнату в деревне и ходили в Литфонд обедать. Митенька Лясковский прекрасно плавал своеобразным стилем крымских рыбаков и знал все тонкости черноморской рыбной ловли. Со страстью новичка я впитывал его уроки. Но зимой в Москве наши отношения стали портиться, сказывалось различие привычек предыдущей жизни и его бездомной молодости. Вскоре, получив от завода комнату, он ушел от нас.

Три следующие зимы папа по-прежнему проводил в Переделкине. Он поменял свой большой, стоявший в еловом лесу дом на меньший, выходивший фасадом на поле и церковь на высоком берегу речки Сетунь. В начале лета 1939 года он задержался в Москве, пока новую дачу приводили в порядок, и Зинаида Николаевна с детьми переехала туда, чтобы наладить хозяйство.

Мамочка попросила папу Борю приютить меня у себя в Лаврушинском на время ремонта у нас на Тверском бульваре. Он тогда жил в верхней комнате, а меня устроил в маленькой рядом, где зимой жил Стасик. Помню, как папа сразу предупредил меня, что он с вечера наполняет ванну холодной водой, а утром после гимнастики в нее погружается. Потом мы с ним вместе завтракали, и каждый начинал заниматься своим делом. У меня были экзамены, я много готовился.

Мне запомнился разговор с папой о Чернышевском, “Что делать” которого стояло в программе. Он спросил меня, какого я мнения об этой книге. Я пробормотал что-то о русской классике. Он возразил, что это не только не классика, а просто не литература. “В таких вещах надо разбираться”, – резко добавил он.

Мы разговаривали с ним тогда об Александре Грине, ему очень нравилась его повесть “Крысолов”, я зачитывался “Бегущею по волнам”. Папа в то время бросил курить и рассказывал, как отучал себя, сидя за переводом “Гамлета”. Он недавно закончил эту работу, заказанную ему Мейерхольдом для Александринского театра в Ленинграде, и читал “Гамлета” у Шуры на Пречистенском бульваре, куда пригласил меня.