«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Я был потрясен. Я часто слушал папино чтение, но это были стихи, а тут он читал полный текст трагедии, и это производило сильнейшее впечатление. Папочка читал в лицах, выделяя особенно значительные реплики с философским или драматическим содержанием. Он играл Гамлета – остальные персонажи трагедии говорили в ответ. Весело и задорно перебрасывались шуточками могильщики, звонко звучали их песенки. Первоначальный несглаженный текст перевода был удивительно смел и свободен. Отчетливо чувствовался ритм трагедии. В последующих редакциях именно он, как мне кажется, был частично принесен в жертву литературной правке.

Мне захотелось сверить перевод с оригиналом, и я попросил у отца английский текст. Он зашел через несколько дней, и мы с ним купили у букинистов толстый красный однотомник Шекспира в Оксфордском издании. Он дал мне на время свою рукопись, и я стал медленно разбирать трагедию. Мне приходилось помногу раз читать и перечитывать одно и то же место, чтобы понять текст. Это было, вероятно, первым моим занятием английским после нескольких данных мне папой уроков в 1935 году, кроме школьных – пустых, разумеется.

Перевод “Гамлета” был опубликован в мае 1939 года в журнале “Молодая гвардия”. Через месяц арестовали Мейерхольда, а вскоре затем зверски убили его жену. В эти же дни в Москву приехала Марина Цветаева с сыном Муром.

Бабушка и дедушка, спасаясь от Гитлера, переехали к Лиде в Англию, куда она вышла замуж. О их счастливом лете 1938 года на берегу моря папа писал маме в Коктебель. Через год, одновременно с началом Второй мировой войны, папа получил известие о внезапной смерти бабушки.

Мы снова поехали в Коктебель. В этот раз там была Сарра Дмитриевна Лебедева. Через Евгения Яковлевича Хазина мы подружились с Поливановыми и М. К. Баранович[310]. С Кирой Мариенгофом, сыном поэта[311], я был знаком раньше. Он выделялся среди всех своей яркостью, смелостью, ловкостью, умением блестяще играть в теннис и всегда был для меня недостижимым примером. Незабываемой травмой стало известие о его самоубийстве, случившемся вскоре после нового, 1940 года.

Помню, как папа привел к нам в гости Марину Ивановну Цветаеву с Муром. После ареста мужа и дочери она жила эту зиму в Голицыне при писательском доме отдыха и в Москву приезжала в поисках квартиры и в Гослитиздат, где по папиному ходатайству ей стали давать работу. Цветаева жаловалась на трудности переводов с грузинского языка.

Резко бросалось в глаза несоответствие между представлением о ней, которое создавалось ее стихами, давней перепиской с папой и мамиными терзаниями того времени, и тем человеком, каким она была у нас в гостях. Главным в ее облике и поведении была благовоспитанность, строгое умение держать себя и вести разговор. Они с Муром обедали у нас, засиделись до вечера, ужинали и поздно ушли. Наверное, на этот раз им не надо было возвращаться в Голицыно, и они ночевали в Мерзляковском переулке по соседству с нами. Я не участвовал в мамином разговоре с Мариной Ивановной, ко мне в комнату пришел Мур, и я развлекал его. Он произвел на меня странное впечатление. Я почувствовал, что шокировал его, когда признался в своем незнании новейшей французской поэзии, его кумиров Валери и Аполлинера. Я страшно упал в его глазах. Мое образование обрывалось на Бодлере и Верлене, которые казались Муру устаревшими. В то же время меня удивило его снисходительно-покладистое отношение к своим сверстникам в голицынской школе. Я резонно предположил, что ему трудно с ними при такой требовательности и что, вероятно, ему немало достается от них. Он очень по-взрослому объяснил мне, что на них нисколько не в обиде, потому что они по-своему правы.

Зимой 1939/40 года мы очень сдружились с Поливановыми. Маргарита Густавовна была дочерью арестованного философа Густава Густавовича Шпета, у которого папа в свое время занимался в семинаре в университете и потом – уже вместе с мамочкой бывал в гостях. В комнатах Поливановых в Староконюшенном переулке часто собиралась дружеская компания взрослых и детей. Играли в маджонг, ставили шарады, болтали. Ужинали и довольно поздно, как говорили, после вторых петухов, расходились по домам. Замечу, что Маргарита Густавовна не терпела никакой выпивки, и весь интерес и оживленность этих вечеров держались на чистом одухотворении. Там я познакомился с удивительным знатоком русской истории и словесности Алексеем Савельевичем Магитом, у которого потом взял несколько уроков, мгновенно сделавших меня уверенно грамотным.