«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Цветаева поселилась в чем-то вроде кухни у Габричевских, сроком до 1-го сентября, у ней сплошь одни заботы и несчастия и нет постоянной комнаты. Мур, ее сын, сам хотел написать Жене, с какой целью и просил его адрес. Ему Муру, надоело теряться в очень низких по уровню контингентах загородных и окраинных школ и хотелось бы поступить в более приличную, если не образцовую. Как называется твоя, Женек, школа, доволен ли ты ею, и каковы условия поступленья в нее. Если она не хороша, то какую ты знаешь хорошую? Мне ему хочется помочь, и если потребуется протекция, я может быть заручусь просьбой о его приеме в Союзе писателей. Напиши, Женичка, мне или ему самому, адрес: ул. Герцена 6, кв. 20 А. Г. Габричевского, Марине Ивановне Цветаевой для Мура. Мне же ты и мама напишите обязательно! Приехал ли Рубен Николаевич Симонов? Сердечно ему кланяйтесь.

Крепко обнимаю вас. Поклон от Лёнички и Анны Робертовны.

Ваш папа Боря.

3. VIII.40. <Переделкино>

Дорогая Женя!

Твоя просьба застает меня в очень неудобное время. Разумеется я ее исполню, но не раньше, чем через дней десять, то есть между 10-м и 15-м. Еще раньше тебе (как и Зине) должны перевести гораздо большую сумму, чем ты просишь, а сейчас ни у меня, ни у нее ничего нет, и мы должны в Дом отдыха за недоплаченные путевки. Конечно независимо от твоего перевода (на городскую сберкнижку) я постараюсь достать для посылки тебе, но я опять разделил гонорар на обычные доли, и значит мне надо будет придумать какой-то третий источник, впрочем не для тебя одной, потому что давно меня просят о помощи две одесские родственницы[318], и кроме того мне понадобятся свои карманные деньги для расходов в связи с пребываньем Нины[319] в Москве и ее предполагаемым отъездом. У ней ничего нового, вмешиваться со своими письмами мне не советуют ее собственные консультанты, и ее очень жалко.

После многолетнего перерыва, в теченье которого я занимался всякой дребеденью, за вычетом только Гамлета (хотя и это перевод) попробовал взяться за что-нибудь свое, поразился в первый момент, до чего я разучился писать, а потом потянуло и теперь я с обычной когда-то страстью дрожу над каждым часом, отданным работе. Это опять все тот же роман, я его либо в лучшем случае кончу, либо двину куда-то вперед или в сторону.

Целую тебя и Женю.

Твой Боря.

На дачу в Переделкине съезжались каждое лето друзья и родственники Зинаиды Николаевны. Ежегодно жила двоюродная сестра Генриха Нейгауза Наталья Феликсовна Блуменфельд, которая занималась детьми, часто вместе с ней приезжала Маргоша Анастасьева, дочь ее арестованного брата. В этом году вместе с Маргошей была ее мать, пианистка Анна Робертовна Грегер. Она с горячей благодарностью относилась к папе за его помощь, которая предотвратила ее высылку из Москвы после ареста мужа, и ходатайство о сокращении его лагерного срока.

Приезд Нины Табидзе в Москву был связан с хлопотами о Тициане. Папа писал в его защиту Берии, Сталину и начальнику Особого отдела НКВД В. М. Бочкову[320]. По чьим-то советам наверху письма были написаны от лица самой Нины, автографы сохранились у нее в бумагах и недавно были опубликованы. К этому лету относятся также папины попытки найти через Союз писателей комнату в Москве Марине Цветаевой и устройство Мура в школу.

Заступничество за арестованных и забота об их женах стали с некоторых пор существенной частью его обихода и бюджета. В то время, когда считалось опасным даже просто поддерживать знакомство с этими людьми и узнавать их при встрече, для папы помощь обездоленным стала нравственным оправданием жизни и работы.

Упоминаемый в письме сухой плеврит, которым заболел Адик Нейгауз в пионерском лагере в Коктебеле, был, по-видимому, первым проявлением его костного туберкулеза, который после пяти мучительных лет свел его в могилу. В августе 1940 года Зинаида Николаевна выехала в Крым, чтобы забрать мальчика в Москву. Следующей весной его пришлось оперировать. Это трагическим образом совпало с началом войны.

В то лето были приняты новые законы, запрещавшие переход на другую работу по собственному желанию и ужесточавшие все виды контроля. Новый закон о призыве в армию сразу после окончания средней школы лишал меня возможности поступить в университет. Единственным способом было сдать в середине года экзамены за 10 классов экстерном, чтобы в феврале уже пойти на второй семестр физико-математического факультета, который я облюбовал с легкой руки Константина Михайловича Поливанова и при горячем одобрении папочки.

Зимой 1940/41 года папа часто брал меня с собой в театр. Он жил тогда в Переделкине и регулярно ездил во МХАТ на репетиции “Гамлета”. Один раз мы смотрели “Шторм” в Театре Революции, ходили во МХАТ, где видели “Мертвые души” с Ливановым в роли Ноздрева. С мамой мы были на “Ромео и Джульетте” с Улановой во время гастролей Мариинского театра.