«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Папочка дал мне театральные материалы и рукопись перевода. Поговорили о самой трагедии. Он одобрил мой план. Пили чай. Потом он лег спать, оставив стол и шоколад в моем распоряжении. Я сел писать. Поздно ночью, окончив черновик, я приписал на нем просьбу к отцу: “Посмотри и проверь”, – и лег вздремнуть, не раздеваясь. Папочка вставал рано, и перед тем, как он меня разбудил, уже успел просмотреть написанное мною. В нескольких местах сохранившегося у меня черновика он слегка поправил мои формулировки, главным образом там, где я передавал его мысли о характере Гамлета. Было сказано несколько слов одобрения, как всегда очень деликатных и необязательных. Мы позавтракали. Я спешил в Москву.

Когда вскоре вышел гослитовский “Гамлет”, он был мне подарен с излишне многозначительной надписью:

Будущему Гамлету, Жене папа

22 июня 1941 г. в день объявления войны с Германией.

Вероятно, тогда же он принес мне маленькую фотографию актеров театра “Красный факел”, надписанную: “Молодому Пастернаку, изучающему Шекспира по «новосибирским источникам». С. Иловайский. 17. VI.41 г.”.

В поездке к папе большое участие принимало золотистое дерево лавок дачного парового поезда, освещенное лучом утреннего солнца, последний класс школы, перспектива армии и все, что невозможно вспомнить более выпукло, так как началась война и довоенное стало толчками вытесняться из памяти.

После моей зимней подготовки к сдаче экстерном за 10-й класс и начала экзаменов, от чего я отказался после математики, выпускные экзамены в школе я сдавал с удовольствием и легкостью. Больше того, мы устроили подготовительные занятия в школе, на которых я рассказывал всякую чепуху о том, как строить ответ и тому подобное, что называлось словом “методика”. Что-то в этом роде мне советовал Алексей Савельевич Магит, когда мы с ним занимались. Экзамены тогда сдавали в каждом классе, и выпускные были ненамного сложнее прочих.

16 июня мы праздновали окончание школы. Под утро, возвращаясь с Красной площади, мы шли по Волхонке, мимо нашего милого старого дома, наполовину разобранного, так что с улицы видны были обои нашей крайней комнаты. В первый раз я заметил, как много в Москве ласточек. Я мечтал о Коктебеле и вспоминал мелодии старинных французских маршей, которые пели там во время дальних прогулок. Когда я заснул, мне снились Коктебельская бухта и горы.

Но через пять дней меня вызвали в военкомат и сказали, чтобы я никуда не уезжал из Москвы. Это было 21 июня.

В воскресенье 22-го условились всем классом ехать в Серебряный Бор. Когда я шел к Страстной площади, толпа слушала выступление Молотова по радио.

Отнесся я к этому с какой-то ноншалантностью – было чем-то увлекательно. Серьезность наступившего стала выясняться в разговорах. Мы вернулись сравнительно рано. Дома меня ждали мама и Сарра Дмитриевна, взволнованные и испуганные. В тот же день мы виделись с папой, и он подарил мне “Гамлета”.

Пошли сообщения о наступлении немцев. Была учебная воздушная тревога, очень всех напугавшая.

Еще через неделю нас вызвали от райкома во двор школы, что за нынешним театром Ленкома. Мы там проторчали весь день до вечера, потом пошли пешком на Ржевский вокзал грузиться в эшелон, состоявший из дачных вагонов. Мамочка приходила и уходила. Помнится, Боря тоже пришел меня провожать.

Нас послали под Вязьму, где в течение двух недель рыли огромный противотанковый ров, который не стал, как мы потом узнали, существенной помехой стремительному движению немецких войск, шедших на Москву.

Я часто писал оттуда письма домой, но ни одно из них не пришло вовремя, и родители с ума сходили, не понимая, что со мной. Письма застряли на месяц, и потом после нашего с мамой отъезда в Ташкент папа стал получать их одно за другим.

Когда мы дней через 20, чуть не попав под Ярцевский десант немцев, чудом вернулись в Москву, мамочки не было дома, она была у Сарры Дмитриевны. Мне об этом сказала Елена Петровна, и я тотчас же туда пошел, не переодеваясь. Меня там мыли и кормили, а дома потом я чуть не сутки отсыпался.

На следующий день мы собрались и поехали в Переделкино. Отец был один – Зинаида Николаевна с Лёничкой и Стасиком уже эвакуировались. Лето было жарким и неслыханно плодородным. Клубника висела и лежала гроздьями, и, устроившись на земле, между гряд, я жевал ее прямо с кустов.

Меня заставили рассказывать о виденном на окопных работах. Пришел Афиногенов[321] и расспрашивал о всех подробностях. Мы с ним долго гуляли вокруг поля перед дачами. Из всех моих рассказов он зацепился за байку о том, как немецкий летчик, увидя толпы землекопов вдоль всего верхнего Днепра, сам сдался нашей армии. Он на эту тему написал сценарий для радио, а Андрей Платонов – рассказ.