«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Как видите, я научился писать письма в том живом и спокойном стиле, в каком их в глубине второго плана приводят беллетристы от лица своих персонажей и пример которых читает городничий в начале Ревизора.

Если мне не будет указания, как мне переводить деньги маме, до востребования или на квартиру, я, не дожидаясь письма, переведу их на квартирный адрес, с доставкой.

Это почти угроза, и если она вас испугает, то есть если такой способ не подходит, предупредите об этом телеграммой, потому что деньги я хочу отправить до переезда на дачу.

Крепко обнимаю вас обоих.

Ваш Б.

Как номер квартиры Гавриш, на случай телеграммы или телегр<афного> перевода? К этому придираются.

27 мая 1950. <Черкассы>

Дорогой Боря!

Прости, что не писала. Я все хотела написать вместе с Женей, а он уходит в половине восьмого и возвращается не раньше 10 ч. вечера, думала в воскресенье, но прошлое мы провели со знакомыми – я встретила здесь подругу Муси Катаевой, которая приехала на лето к мужу в Черкассы, он сейчас работает в Черкассах, они живут недалеко от нас. (Ух какая длинная фраза.)

Ты просил написать хоть одно толковое письмо, но пока пишу бестолковое.

Черкассы довольно большой город, ну скажем чем-то напоминает Геленджик, конечно, совсем другой, но просто Геленджик вспомнился, потому что там вместе были. На главной улице магазины, базар, почта и т. д. а боковые зеленые, покрытые травкой, белые домики с садиками и огородами, с кухней, вынесенной на лето во двор, расстояния большие, улицы широкие.

Вчера получили твою телеграмму, сегодня ответили – вероятно, ты уже перевел деньги, а если нет, то шли почтой, можно без доставки на дом, а в общем это не важно. Хозяйка пока к нам относится очень хорошо. Их четырнадцатилетняя дочка почти всегда со мной. С Женей я вижусь в обеденный перерыв и жду его с 9 ч. вечера. Заходил ли ты на Тверской бульвар?

Ну крепко тебя целую.

Сидим мы сейчас рядышком за столом и пишем тебе. Вечер 11 ч., за окном дождь. Скоро ляжем спать. Завтра воскресенье. Спокойной ночи.

Посмотрела, как ты подписал письмо “Ваш Б.” Значит. Твоя Ж.

Приехав в Черкассы, мама нашла знакомых Анны Сергеевны Катаевой (Муси), первой жены Валентина Петровича. Это был главный инженер военно-ремонтного завода, арестованный до войны в числе крупнейших инженеров. В начале войны он был освобожден и сражался на фронте. Мне кажется, что его фамилия была Айзенштадт, а жены – Мыслина, она была модельером женской одежды. Мамочка писала ее портрет еще в Москве.

Я хочу привести здесь свое старое письмо, написанное тогда одновременно с маминым, чтобы не пересказывать сделанного в свое время достаточно “подробно и живописно” описания Черкасс и нашей тамошней жизни.

27 мая 1950. <Черкассы>

Дорогой мой папочка, меня все время распирало желание тебе написать, но так до твоего письма и не собрался. Эту неделю был предельно занят. Кроме того, ты просил писать подробно и живописно, что сразу приходило мне на ум при попытке черкнуть тебе пару строчек. Дело в том, что я более чем когда-либо страдаю косноязычием и связного описания своей жизни составить не могу.

С приезда мамы у нас уют и курортное питание. Не единым хлебом сыт твой сын, но и всеми молочными, мясными и прочими продуктами. Со вчерашнего дня к этому прибавилась клубника. Много цветов. Работаю большей частью на воздухе. Несколько дней мучила жара и парило. Сейчас это все вылилось проливным грозовым дождем. Черкассы хлещут через перекрестки ручьями и водопадами. Неделю весь город пах белой акацией. Поют соловьи. Номера квартиры у Гавришей нет. Это отдельный одноэтажный маленький домик. Из таких в большей своей части и состоит город. Семья хозяев очень мила и к нам с мамой хорошо относится. Все было бы ладно, если бы немного времени на научную мою работу. Его нет. За все прошлое время – ничего не сделал.

С другой стороны, полная занятость службой тоже действует благотворно – не дает распускаться. Но и сейчас меланхолия меня не оставляет. Тоскую по Москве, привычному обиходу, родным и друзьям. В эти часы – скверно.

Письмо это найдет тебя, вероятно, уже в Переделкине. Боричка – все хорошо и жить приятно, да не всегда легка моя походка и избытка душевного равновесия нет. Ты (это по маминым словам) был того мнения, что мне надо привыкать к самостоятельности. Думаю – насколько надо – есть, а с мамой лучше. Пишут мне Поливановы и я им, когда не очень хочется спать, отвечаю. Они (особенно Маргарита Густавовна) бесконечно внимательны (не знаю, как сказать) были к маме. Вообще в эти последние годы не было никого ближе. Очень хорош Миша[363]. У него завидная жизнерадостность, которую никакая интеллигентность не может затушевать.