«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Вот видишь, какими странностями связаны мои суждения, как я в этой области несвободен. И всего охотнее я уклонился бы от этих разговоров, увильнул бы от них.

Когда, бог даст, мы в следующий раз увидимся, я обязательно обсужу с тобой и то, что ты пишешь, и мои теоретические взгляды на искусство, совершенно необязательные для тебя и ненужные, потому что ты видел только что, как они расходятся с такими серьезными авторитетами. Но сделаем это в устном разговоре. На бумаге это заводит в немыслимые дебри. У меня было две попытки ответить тебе, два неоконченных трактата, которые в раздражении на самого себя я уничтожил.

Нет, нет, это надо будет при встрече сделать лично. А пока, повремени. И не выводи из этих умолчаний ничего дурного. Твои стихи многим нравятся, я слышал похвалы им со стороны. Но я в совершенно другом положении. Любителей и знатоков поэзии я никогда не любил. Мне недоставало их начитанности и веры в то, что область их пристрастий реально существует. Их почвы я под собой никогда не чувствовал.

Будь здоров. Крепко целую тебя. Как всегда, я очень занят, здоров, хорошо себя чувствую.

Кланяйся маме и поцелуй ее. Я без напоминания пошлю ей денег через месяц, в середине августа. Если потребуется раньше, известите.

Твой папа

Я не отозвался на это письмо – меня отвлекла командировка по ремонтным заводам Забайкалья, куда я возил чинить аварийный двигатель. Кроме того, мне было слишком трудно погружаться в атмосферу своего зимнего отчаяния, вызвавшего к жизни эти стихи. Разговор на эту тему состоялся у нас с папой зимой, когда я ездил в Москву.

В середине лета ко мне приехала мама, стало веселее. Мы ютились с нею в крошечной комнате. В ней было негде поставить раскладушку, и я спал, наполовину задвинутый под стол. Папа регулярно присылал маме деньги.

<3 августа 1954. Москва. Почтовый перевод на 1500 р.>

Дорогие мои, вот деньги для мамы. Пишу на почте, – краток. Здоров, работаю. Зина, Лёня и Галя со Стасиком уехали на машинах в Ялту.

Крепко целую. Ваш Б.

<4 сентября 1954. Москва. Почтовый перевод на 1500 р.>

Дорогие мои! Как вам не стыдно беспокоиться обо мне! Какое напрасное занятие. По счастию чувствовал себя все лето хорошо. Когда бывает иначе, это все лежит в другой плоскости и все зависит от меня самого. Целую.

Будьте здоровы.

2 окт<ября> 1954. <Переделкино>

Дорогие мои!

Может быть, обстоятельства меня опередят и мама окажется в Москве раньше, чем это письмо достигнет Кяхты. Если же нет, мне хотелось бы знать, как мне быть с октябрьскими деньгами, переводить ли их в Кяхту или сберечь в Москве к приезду мамы? Каковы вообще ваши планы?

Я не писал вам потому, что все время занят работой. Зимнее оборудование дома в эти осенние холода подвергается проверке и оправдывает себя. По-видимому, я тут зазимую. Я чувствую себя хорошо. Несмотря на некоторые нескладицы с самого начала моего существования, я, можно сказать, человек счастливый.

Всев<олод> Вяч<еславович> уехал в Болгарию, а Тамара Владимировна поехала лечиться в Карловы Вары. Так как обо мне, как обо всех на свете, иногда распространяют выдумки, рисующие мою жизнь или положение еще лучше, чем они есть на самом деле, то под влиянием одного из таких мифов у меня с Т. В. в вечер, когда мы пошли с нею прощаться перед ее отъездом, произошел не совсем приятный разговор, с обвинением меня в отсутствии принципов и кругозора, обывательстве, нигилизме и прочем.

23-го было твое рождение, Женичка, поздравляю тебя. Если мама еще задержится, пусть кто-нибудь из вас напишет, как ваша жизнь и ваши дальнейшие виды, в чертах фактических.

Крепко вас обоих целую. Простите меня.

Ваш Женин папа.

Я ответил папе 8 октября, преодолев неловкость оборванного разговора:

Лето и осень (у нас уже неоднократно выпадал снег) прошли до предела забитые служебными хлопотами, сопутствуемыми трепкой и порчей нервов, руганью, раздраженностью и отупением.

Маме здешний климат очень тяжел, равно и мой скверный характер. Тем не менее она все не может решиться выехать в Москву. Нам вдвоем много спокойнее, что служит лишним доказательством азбучной истины о легкости реальных затруднений, сравнительно с иллюзорными.

Я радовался возможности папиной зимовки в наново отремонтированном доме. Перед отъездом ко мне мама навестила Борю в Переделкине и рассказывала, как там стало хорошо и удобно.

Тем временем слухи о моем увольнении внезапно получили подтверждение. Я не сразу мог поверить этому счастью. Дело в том, что весной у меня произошла стычка с приехавшим к нам инспектором. В ответ на откровенную несправедливость я, не сдержавшись, высказал ему в грубой форме свое возмущение. Этот инцидент мог обернуться для меня военным судом.