«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Вероятно, в следующий раз или чуть позже я прочел папе два стихотворения Арсения Александровича Тарковского, которые мне тогда очень нравились. Среди них была “Осень”. Боря прервал меня на строчке: “То ли сам я к себе не привык…” и сказал:

– Мы с тобой лучше умеем. Но литературой ты будешь заниматься только после моей смерти, – добавил он, сняв этой определенностью лестный оттенок предыдуших слов.

Я был у папы на праздновании Пасхи. Сидевший за столом Ираклий Андроников предложил тост за новое начальство, намекая на недавнее избрание Федина первым секретарем Московской писательской организации. Федин был задет за живое и в ответном слове говорил о разнице между писателями, которые жертвуют своим талантом на благо других, и теми, кто эгоистически культивируют его, отрешаясь от общественных нужд и перекладывая трудности на чужие плечи. Намек был слишком прозрачен, и, обиженный за папочку, я попытался защитить его и сказать, что талант дан писателю для того, чтобы служить людям красотою написанных им вещей, но отец решительным жестом прервал мои рассуждения и перевел разговор на другую тему.

Прорвавшаяся здесь обида Федина на папу затем вылилась в написанных им страницах рецензии “Нового мира” на “Доктора Живаго”, где он упрекал его в “гипертрофированном до невероятных пределов индивидуализме и самовосхвалении психической сущности” Живаго, ради сохранения которой он предает и ненавидит человека и отказывается от своих обязательств перед народом.

Весной 1955 года нас переселили с Тверского бульвара на Большую Дорогомиловскую улицу в недавно построенный огромный дом. Литературный институт расширялся, и Союзу писателей были выделены квартиры, чтобы расселить жильцов. Мы смотрели разные варианты и выбрали квартиру на площади Киевского вокзала. Это было удобно для папиных приездов, потому что он теперь постоянно жил в Переделкине. Да и мне было близко бегать на работу – я получил тогда место преподавателя в авиационно-технологическом техникуме на Садовой-Сенной.

Дни, когда папа бывал в Москве, назначались заранее, и время расписывалось до минуты, чтобы успеть сделать все московские дела. В эти дни мы регулярно виделись с ним. Обычно он заезжал к нам уже на обратном пути в Переделкино, рассказывал о себе, делился своими намерениями. Если не хватало времени зайти, он посылал записки. В это время у него появилась машина и шофер, которым распоряжалась Зинаида Николаевна. Папа по-прежнему любил ездить на электричке, чтобы свободно распоряжаться своим временем, но иногда он пользовался шофером для передачи писем, книг, рукописей и прочего, чем сокращал собственные наезды в Москву.

В начале 1955 года отцу предложили в Гослитиздате составить сборник стихов. Он рассказывал нам, как ему не хотелось этого делать, как он разлюбил свои ранние стихи. К тому же он еще не закончил работу над романом, мучаясь затянувшейся переделкой последних глав. Говорил, как трудно отобрать среди ложного глубокомыслия своих старых вещей, обусловленных временем и читателем, то, что может быть ценно и существенно для послевоенного поколения. Я вступился за них и стал читать ему “Петербург” из “Поверх барьеров”, показывая, как это прекрасно, и он зря так обрушивается на свои стихи, ставшие классическими. Он послушал несколько первых строк и прервал меня, согласившись. “Да, это-то конечно”. Так же было с “Марбургом”, который тоже его утешил, но он сказал, что все-таки слишком многословно и надо будет сократить. Основные претензии теперь у него были к его самым знаменитым книгам – “Сестре” и “Темам”.

Меня пугали папины разговоры о том, как он хочет переписать свои старые вещи, усилить и улучшить то, что его в них не удовлетворяет.

– Не бойтесь, что я их испорчу, – сказал он нам с мамой на наши возражения. – Я ведь слишком хорошо помню то, что их в свое время вызвало к жизни и создало.

Его радовало главным образом то, что в сборнике будут его последние стихи, и ради них он соглашался на переиздание старых. Чтобы контролировать и направлять его работу над сборником, папе был назначен официальный составитель книги Николай Васильевич Банников[369], и папа искал для него свои старые книги, которых у него самого никогда не было. Он просил в этом нашей помощи.

7 апр<еля> 1955

Дорогие Жени!

С новосельем вас в добрый час. Я хочу дать вам денег, немного больше, чем обыкновенно. Пусть кто-нибудь из вас зайдет ко мне в Лаврушинский в субботу 9-го, около 2-х часов дня.

Если полный Андерсен, которого я однажды у вас видел, был вашей собственностью, а не из библиотеки, дайте его, пожалуйста, Зинаиде Николаевне на прочтение.

А мне, Женя, принеси для временного пользования мой однотомник 33 года, с портретом Яр-Кравченки. Мне он нужен для составления нового собрания, после чего я его с благодарностью верну.

При разворашивании вещей во время переезда не попался ли вам на глаза альманах “Стык” 20-х годов? Там был более полный Спекторский, который потом воспроизводился в сокращениях. Если чудом такая вещь подвернулась вам, принесите.

До скорого.

Б.