Сущность христианства

В этом заключается благотворное нравственное влияние веры в откровение на человека; ибо собственная сущность влияет на некультурного, субъективного человека лишь тогда, когда он представляет себе эту сущность, как другое, личное существо, как существо, имеющее власть наказывать и взор, которого нельзя избегнуть.

Подобно тому, как природа бессознательно создает вещи, которые кажутся произведенными сознательно, так и откровение родит нравственные поступки, не вытекающие, однако, из нравственности — нравственные поступки, а не нравственные настроения. Нравственные заповеди исполняются, но они остаются чуждыми внутреннего настроения души, уже по одному тому, что представляются, как заповеди какого-то стоящего над нами законодателя, и относятся к категории произвольных, полицейских заповедей. Я поступаю известным образом не по тому, что считаю такой поступок справедливым и хорошим, а по тому, что так велел Бог. Всякое повеление Бога должно считаться справедливым, независимо от его содержания.[145] Если иногда эти заповеди согласуются с разумом, с этикой, но это есть счастье, хотя и случайное, для понятия откровения. Торжественные заповеди евреев были продуктом божественного откровения, но сами по себе являлись случайными, произвольными законами. Так, между прочим, евреи получили от их Иеговы снисходительную заповедь, разрешающую им красть, хотя и в известных случаях.

Вера в откровение не только портит моральный вкус и чувство, эстетику добродетели; она отравляет, даже убивает в человеке наиболее божественное чувство — чувство правды. Божественное откровение есть определенное, временное откровение: Бог открывался тогда-то в таком-то году при таких-то обстоятельствах, и притом не человеку всех времен и местностей, не разуму, не роду, а определенному, ограниченному индивиду. Такое ограниченное пространством и временем откровение необходимо было сохранить в письмах, чтобы и другие, в неискаженном виде, могли пользоваться его благами. Следовательно, вера в откровение есть вера в письменное откровение, по крайней мере, для позднейших поколений. А неизбежным следствием веры, приписывающей историческому, временному, конечному Слову значение вечного, абсолютного, всеобщего закона является суеверие и софистика.

Вера в писанное откровение только тогда еще является действительной, истинной, нелицемерной и достойной уважения верой, когда люди верят, что каждое слово священного писания имеет серьезное, истинное, божественное значение. Напротив, где существует различие между человеческим и божеским, относительно и абсолютно ценным, историческим и вечным, где не каждое слово священного писания признается безусловно истинным, там сомнение в божественности Библии как бы вносится в самую Библию, и она утрачивает, по крайней мере, косвенным образом характер божественного откровения. Божественность характеризуется единством, безусловностью, цельностью. непосредственной уверенностью.

Книга, заставляющая меня делать различие, критиковать и отделять божеское от человеческого, вечное от временного, перестает быть божественной, достоверной, истинной книгой и относится к разряду светских книг; ибо всякая светская книга заключает в себе одновременно божеское и человеческое, всеобщее, вечное и индивидуальное. Истинной, прекрасной, или вернее, божественной можно назвать только такую книгу, где доброе не чередуется с дурным, вечное с временным, где все без исключения вечно, истинно и прекрасно. Могу ли я довольствоваться таким откровением, где я должен прослушать сначала Павла, потом Петра, затем Иакова. Иоанна, потом Матфее, Марка и Луку, чтобы найти такое место, где наконец моя ищущая Бога душа может воскликнуть: «эврика! здесь говорит сам св. Дух; вот что мне необходимо, вот что важно для всех времен и народов!» Староверы были совершенно правы, считая боговдохновенным не только каждое слово, но и каждую букву. Слово для мысли не безразлично; определенную мысль можно выразить только определенным словом. Одно слово, одна буква нередко изменяет весь смысл. Такая вера есть, разумеется, суеверие; но это суеверие есть не что иное, как истинная, правдивая, открытая, нестыдящаяся своих последствий вера. Если Бог считает волосы на голове человека, и ни один воробей не упадет с кровли без его воли, захочет ли он предоставить на неразумие и произвол пишущего свое слово, слово, от которого зависит вечное блаженство человека и которое он может предохранить от искажения, продиктовав свои мысли пишущему. «Но если человек есть только орудие св. Духа, то значит, человеческая свобода не существует!»[146]. Какой жалкий вывод! Неужели человеческая свобода дороже божественной истины? Или человеческая свобода состоит лишь в искажении божественной истины?