В этом заключается тайна учения Якова Беме. Необходимо только заметить, что Беме, как мистик и теолог, отделяет от человеческих ощущений, ставит вне человека, объективирует в образе естественных качеств те ощущения, в которых впервые проявляется божественная сущность, и Бог из ничего становится качественным существом. Но Беме делает это таким образом, что качества эти не перестают производить впечатления на душу. Далее, не следует упускать из виду, что то, что эмпирическое религиозное сознание связывает впервые с действительным творением природы и человека, мистическое сознание приписывает Богу, существовавшему еще до сотворения мира, и этим уничтожает значение творения. Ибо если Бог имеет уже позади себя свою противоположность, то ему не нужно иметь ее впереди себя; если Бог уже заключает в себе эту противоположность, то ему не нужно, чтобы быть Богом, полагать существующим все не божественное. Творение действительного мира есть в данном случае чистая роскошь, или вернее, нечто невозможное; такой Бог не достигает действительности благодаря избытку действительности; он настолько наполнен этим миром, настолько насыщен земною пищей, что бытие, сотворение действительного мира можно объяснить только обратным motus peristalticus в пожирающем мир желудке Бога. Это особенно относится к Богу Шеллинга, который хотя и составлен из бесчисленных потенций, тем не менее является совершенно импотентным Богом. Поэтому эмпирическое религиозное сознание гораздо разумнее; согласно ему, Бог впервые открывает себя, как Бог, только с сотворением действительного человека, действительной природы, так как человек сотворен во славу и хвалу Божию. Другими словами, человек представляет уста Божии, в которых качества Божии выражаются, как человеческие ощущения. Бог хочет, чтобы ему поклонялись, чтобы его прославляли. Почему? Потому что чувство человека к Богу есть самочувствие Бога. Но тем не менее религиозное сознание разделяет эти две нераздельные стороны, делая, при помощи представления личности, и Бога и человека существами самостоятельными. Гегелевское умозрение отождествляет обе стороны, не уничтожая при этом прежнего противоречия, поэтому оно есть последовательное проведение и завершение религиозной истины. Ученая чернь была настолько ослеплена своей ненавистью к Гегелю, что не понимала, что его учение, по крайней мере, в этом отношении не противоречит религии — оно противоречит лишь постольку, поскольку вообще развитая, последовательная мысль противоречит неразвитому, непоследовательному представлению, но выражающему то же самое.
Но если, как значится в учении Гегеля, сознание человека о Боге есть самосознание Бога, то, стало быть, человеческое сознание per se есть божественное сознание. Зачем же ты отнимаешь у человека его сознание и делаешь его самосознанием другого, отличного от него существа, объекта? Зачем ты присвояешь Богу сущность, а человеку лишь сознание? Сознание Бога заключается в человеке, а сущность человека в Боге. Познание человека о Боге есть познание Бога о себе самом. Какой разлад и противоречие! Переверни это положение и получится истина: знание человека о Боге есть знание человека о своей собственной сущности. Только единство сущности и сознания есть истина. Сознание Бога не раздельно с его сущностью — то и другое обретается в человеке. В существе Бога объективируется твоя же собственная сущность, перед твоим сознанием встает лишь то, что лежит позади него. Но если определения божественной сущности суть определения человеческие, то, стало быть, человеческим определениям присуща божественная природа.
Только таким путем мы получаем истинное, самодовлеющее единство божественной и человеческой сущности — единение человеческого существа с самим собой. Но для этого мы должны отрешиться от особой, отличной от психологии и антропологии, религиозной философии или теологии и признать в качестве теологии антропологию. Всякое тождество, которое не есть истинное тождество, не есть единство с самим собой, основано на разладе, на раздвоении, которым оно уничтожается, или вернее, должно быть уничтожено. Всякое такое тождество противоречит себе и разуму, как половинчатость, фантазия, нелепость, которая, однако, кажется тем глубже, чем лживее и извращеннее она на самом деле.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Противоречие в Троице