Сущность христианства

Весьма непоследовательно поступает то, кто против веры в чудесное действие крещения выставляет, как аргумент, свидетельство опыта, что крещение не делает людей святыми и не перерождает их; так поступали, например, рационалистические богословы.[164] Но ведь чудеса, объективная сила молитвы и вообще все сверхъестественные истины религии противоречат опыту. Кто ссылается на опыт, должен отказаться от веры. Где опыт признается высшей инстанцией, там уже нет религиозной веры и чувства. Неверующий отрицает объективную силу молитвы только потому, что она противоречит опыту; а атеист идет еще дальше, он отрицает самое существование Бога, ибо оно не подтверждается опытом. Внутренний опыт не смущает его; ибо то, что ты познаешь в себе самом о другом существе, доказывает только, что в тебе есть нечто, что не есть ты сам, что действует на тебя помимо нашей личной воли и сознания, так что ты даже не знаешь, в чем состоит это таинственное нечто. Но вера сильнее опыта. Никакие противоречия не смущают веру в ее вере; она блаженна в себе; она видит только себя, все остальное для нее не существует.

Даже с точки зрения своего мистического материализма религия всегда требует момента субъективности, духовности, даже при таинствах, но в этом обнаруживается ее внутреннее противоречие. И это противоречие выступает особенно ярко в таинстве причащения; ибо крещение идет на пользу уже детям, хотя и здесь, как залог чудотворного действия, имеет значение момент духовности, хотя этот момент странным образом перенесен в веру других лиц, в веру родителей или их заместителей или церкви вообще.[165]

Предмет таинства причащения есть тело Христово — действительное тело; но ему недостает необходимых предикатов действительности. Здесь в осязательном примере мы имеем то же, что находили вообще в сущности религии. Объект или субъект в религиозном синтаксисе есть всегда действительно человеческий или естественный объект или субъект; но ближайшее определение, существенный предикат этого субъекта отрицается. Субъект есть нечто чувственное, а предикатне чувственное, т. е. противоречащее этому субъекту. Действительное тело отличается от воображаемого только тем, что первое производит на меня физическое, непроизвольное впечатление. Следовательно, если бы хлеб был действительным телом Божиим, то вкушение его должно было бы непосредственно, непроизвольно производить на меня святое действие; мне незачем было бы особо приготовляться к причащению или приходить в священное настроение. Когда я ем яблоко, я непосредственно ощущаю его вкус. Чтобы ощущать вкус яблока, надо только иметь здоровый желудок. Католики требуют от тела воздержания, как условия вкушения даров. Этого достаточно. Своими устами я беру тело в рот, своими зубами я разжевываю его и через свою глотку я отправляю его в желудок. Я уподобляю его себе не духовно, а телесно.[166] Почему же действие его должно быть не телесное? Почему это тело, будучи одновременно телесного и небесного, сверхъестественного происхождения, должно производить на меня нефизическое и в то же время священное, сверхъестественное действие? Если мое настроение, моя вера обращает тело в освящающее меня тело, превращает сухой хлеб в пневматическую животную субстанцию, то при чем тут еще внешний предмет? Ведь я сам есть причина воздействия тела на меня, я сам создаю его действительность; я сам действую на себя. Где же здесь объективная сила и истина? Кто недостойно вкушает причастие, вкушает лишь физически хлеб и вино. Кто ничего не приносит, ничего и не выносит. Поэтому существенное отличие этого хлеба от обыкновенного естественного хлеба основано только на различии настроения за столом у Господа от настроения за другими столами. «Кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем». (1. Коринф. 11, 29.) Но это настроение зависит опять таки от того значения, какое я придаю этому хлебу. Если он для меня не хлеб, а тело Христово, то он и не производит на меня действия обыкновенного хлеба. В значении содержится действие. Я ем не для того, чтобы насытиться, поэтому я вкушаю хлеб в маленькой дозе. Следовательно, значение обыкновенного хлеба внешним образом устраняется даже в отношении количества, играющего существенную роль при всякой материальной еде.