Svadba

На этих словах снова появился Гриша.

Я уже стоял у открытой дверцы машины, когда по ступенькам стремительно сбежал мой вернейший товарищ, друг детства Гриша.

– Сказать тебе, кто ты? – его лицо бушевало мраком. – Сказать, а? Ты – сексот! Понимаешь? Сексот. Другого слова у меня нет.

– Гриша, как ты можешь?! Это же твой друг! – пыталась ухватить его за руку и оттащить от меня Нинуля. – Сам не слышишь, что говоришь.

Я толкнул себя в машину, хлопнул дверцей и, взревев всей мощью мо­то­ра, рванул ею назад, прочь отсюда по гаражной дорожке. В момент выру­ли­вания на мостовую и переключения рычажка на переднюю передачу рев мотора на мгновение стих, и я четко расслышал слова друга, брошенные мне вдогонку:

– И знай, моей ноги в твоем доме...

Окончание фразы потонуло в новом реве мотора и визге сорвавшихся с места колес.

Больницы по ночам, как и рестораны, живут полной жизнью. У приемно­го покоя негде было припарковаться. Полно народу. То и дело подкаты­вают машины, частные и скорой помощи, снуют санитары, канцеляристы, вся медицинская прислуга возбуждена и деловита. В зале ожидания – теле­визоры помогают ожидающим коротать время.

Где Хромополк? Потапов? Александр Потапов?

– Ты сексот!

Я сексот.

У справочного стола, как на вокзале, – очередь. Благо, небольшая – впе­ре­ди меня два человека. Хромополк в особой палате – палате для смертни­ков – где не каждый выживает. Палата интенсивного лечения – в дословном переводе.

Слава Богу, жив. Бегу туда, отмеривая с десяток кварталов. Коридоры, развороты-повороты, лифты. Она совсем в другом крыле здания, эта пала­та. Вот уж где покой – слышно, как тишина звенит. Никого в нее не пус­кают. Только днем. Приходите завтра. Вашему другу сделали операцию. Он пока без сознания и под наркозом.

– Могу ли я увидеться с врачом.

– Он занят.

Что делать? Усаживаюсь в кресло. Беру журнал в руки. Ничего не вижу. Хромополк. Кирилл. Гулаг. Евреи – русские. Богров. Столыпин. Пушкину тоже пуля угодила в тазобедренную крестовину. Помню, как ревел, читая об этом у Вересаева. Сейчас его спасли бы. В Америке уж наверняка. Он умер от перитонита. Заражения.

– Ты сексот!

Я сексот. Заложить бандита – сексотство?

– Но ты не можешь утверждать с уверенностью.

Могу.

Могу, господа любезная еврейская публика. Я все могу. Никакие Полю­си­ны галлюцинации и никакие ее родственные всхлипы не спасут мерзавца от возмездия.

Сознание особенно усердно выстукивало слово "галлюцинации", дабы заглушить, очевидно, нечто противоположное. Прислушайся я к Полюсе с большим доверием – возможно, ничего и не случилось бы, никакого выстрела. Вот, что терзало. Но никак не сексотство.

Тишина в коридоре. У процедурной конторки тоже ни души. Ни сестер, ни санитаров. Приоткрываю дверь в палату Хромополка – ничего не видать, только белый занавес с потолка до полу. Снова усаживаюсь с журналом. "Прист" – это что? Поп или священник?

Прист из Кливленда обвинен в сожительстве с мальчиками воскресной церковной школы. Знаменитый телевизионный евангелист Джимми Бэккер разоблачен: нажил миллионное состояние на пожертвованиях от прихожан и верующих телезрителей. В золоте купался. Дворцы себе понастроил, потаскушек содержал, в Ройлс-Ройсах катался. Одна из потаскух и выдала.

Бэккер! Еврей – не иначе. У нас в Россиюшке звучал бы явно по-жидовски. Бэккер!..

Это какой же приход такой тупорылый должен был быть, чтобы отдавать последние гроши этому своему пастырю? Торгующему нашим Иисуси-Христоси прямо с экрана, на вынос и в розницу? Американская публика в тысячу раз меньше защищена от демагогии трибунного оратора, от велере­чивого красного словца и обещания, чем мы, стреляные советские воробьи, не одну собаку на этом деле съевшие. Рабьи души свободного мира – ника­кого иммунитета!

В вестибюле появился очкарик в голубой пижаме. Копна черных курча­вых волос, как у Пушкина. Врач. Двое молодых молодчиков, подтянутых, в штатском, очень смахивающих на наших гэбэшных мальчиков, того же, например, Хромополка в юности, – по обе стороны врача, как почетный эскорт. Остановились у конторки. Что-то обсуждают. Нет, братцы, придется вас побеспокоить.

– Можно спросить вас о Потапове?

– Можно.

Вежлив, тактичен, охотно рассказывает, отвечает на вопросы. Состоя­ние Хромополка критическое. Шансов на жизнь не более 30 процентов. Опе­ра­ция прошла успешно. Потеряно много крови. Пуля пробила бедрен­ную артерию, раздробила кость, порвала такое-то ответвление прямой кишки и много сосудов. Что касается ранения на лице, то оно незначи­тельно. Никаких особо серьезных повреждений нет. Пуля пролетела вдоль щеки, оставив лишь глубокую царапину. Входить к нему пока не стоит. Где-нибудь через час, не раньше – если я так настаиваю.

Последние слова он произносил, отвлекшись, снимая с пояса неболь­шую коробочку с тонкой полоской экрана – бипер.

Ну ты, Гришенька, скажешь теперь? В лицо-то кто-то все же стрелял. В свое собственное лицо из своего собственного кармана не попадешь.

...Не успев сесть, я почувствовал за спиной шаги и обернулся. Ко мне подходил один из молодых гавриков, сопровождавших врача.