Свадебный бунт

Барчуков, улыбаясь, двинулся со двора, но, оглянувшись раз на дом, увидал в окне Варюшу. Мгновенно они переглянулись издали и объяснились не то глазами, не то знаками. Ничего посторонний не приметил бы, да и не было ничего, со стороны судя. А между тем Барчуков понял и узнал лишний раз, что Варюша весела и довольна, шибко надеется на счастливый исход всех обстоятельств, по-прежнему, конечно, думает о нем и ни на кого не променяет. Да и много чего успела наговорить Варюша, стоя у окошка и только один раз взглянув на него через весь двор и только чуть-чуть двинув руками.

Должно быть, у влюбленных язык свой, чудной, особого рода. Один пальцем двинет, а другой в этом целую речь найдет, услышит и поймет. А речь эта понятнее, вернее и пуще за сердце хватает, глубже в душу западает, чем иная обыденная речь, хотя и красно языком выраженная.

Барчуков ушел со двора Ананьева совершенно довольный и веселый, как если бы ватажник простил его или если бы он просидел целую ночь с возлюбленной.

Между тем Ананьев взволновался еще более. Он верил в публикование, о котором ему донесли. Он был из числа тех астраханцев, которые наиболее легко поддавались всяким слухам. За последнее время ватажник был немало напуган слухом о продаже учугов калмыкам. Это повело бы к его полнейшему разорению.

Известие о немцах было совершенно невероятно и неправдоподобно. Но разве эдакий указ невозможен после предыдущего слуха о насильственном отобрании торгового дела из рук собственников? Уж если можно у всякого ватажника отнять его учуги, переходящие из рода в род, как имущество, то, конечно, еще того легче и даже удобоисполнимее взять девку и повенчать ее с немцем. Ананьев тем более верил скорому прибытию подвод с немцами, что видел в этом простую прихоть царскую, как бритье бород. От знал отлично, что все остальное вздор. Ничем немцы не хуже русских. Видал и он сам в Астрахани за свою жизнь человек пять немцев. Был один просто красавец. Наконец, Ананьев знал, что в новом городе Санкт-Петербурге много у царя выписано из заморских земель немцев, за которых он выдает замуж разных девиц из боярских родов, да и сам, как сказывают, не прочь повенчаться с немкой.

Разумеется, Климу Егоровичу, все-таки, не хотелось иметь зятем немца, хоть бы и красавца. Да еще вдобавок какой попадется случайно из этого обоза! Тут выбирать не будут, а какой по жребию выпадет! Совсем дрянное дело.

XXVIII

В это время в Астрахани был человек, который волновался больше всех, посадский Кисельников. Его раздразнила, взбесила и из себя выводила «дурья дурь» астраханцев. Целых два дня ходил и ездил он из дома в дом, перебывал почти у всех своих знакомых. Всюду находил он волнение, перепуг и сборы выдавать дочерей, своячениц и родственниц поскорее замуж за кого бы то ни было. И повсюду Кисельников горячо и красноречиво разглагольствовал, убеждал не глупить, усовещевая за разум взяться и толково разъяснял дурь.

Умный и деятельный Кисельников, добровольно взял на себя роль, которая принадлежала бы по праву воеводе или Пожарскому. И слово его вскоре подействовало. Около полудня первого дня многие отцы и матери шнырялись, как полупомешанные, и собирали дочерей замуж чуть не на следующее утро за мало-мальски подходящего молодца. К вечеру они успокоились, благодаря убеждениям Кисельникова, и бросили свои хлопоты. За то повсюду на другой день все поминали имя Кисельникова и говорили:

— Спасибо, умный человек вступился, надоумил, вранье базарное растолковал. А то бы и в самом деле сдуру кур насмешили бы только.

Однако, когда Кисельникова спрашивали на счет его собственного образа действий относительно дочери, то посадский отделывался двусмысленными ответами.

— Да ты свою дочку-то не спешишь выдавать? — говорил один.

— За свою дочь не опасаешься? — спрашивал другой.

— Ты как насчет своей дочушки? — заручался третий.

Но Кисельников на эти вопросы не отвечал прямо и хитро отделывался объяснением, что немцев никаких не везут, стало быть и бояться нечего. Он не мог отвечать прямо, что не выдаст дочь ни за кого.

Накануне того дня, когда с базара разбежалось по городу перевранное оповещение поддьяка Копылова, в дом Кисельникова явилась полковничиха Пожарская, чтобы окончить дело о сватовстве своего родственника, офицера Палаузова. Полковничиха объявила, что их племянника неожиданно указом из столицы велено тотчас же переместить на хорошую должность в Царицын и что через несколько дней он должен уже быть в пути. Так как через год или два Палаузов надеялся снова иметь должность в Астрахани, но, конечно, высшую, то полковничиха и приехала прямо спросить Кисельниковых, согласны ли они отдать свою дочь замуж за офицера.

Разумеется, в доме посадских радость была неописанная. Брак офицера с купеческою дочерью был случай редкие. Кисельниковы тотчас согласились на все, даже на то, чтобы венчать молодых немедленно. И вот теперь этот случай, хотя явился на счастье Кисельникова, приключился как на грех в минуту смуты в городе.