Сведи меня в могилу

– Антидепрессанты. Считается? Говорили дозировку. А как-то слабо. Затяжной курс. Предлагали новые. Перебарщивала. Врач предостерегал. Другие выписывали сильнее. Нейролептики. Сильнее, сильнее, и «щёлк»!.. отмерло.

В улыбке сверкнули зубы. Так карикатурно, что скажи она сейчас, что в свободное от работы время режет людей – Богат бы и эту сенсацию принял за нечто само собой разумеющееся. Её голос. Гробовой. Бессмертное сердце съёжилось. Так бывает с несостыковками. В эту минуту собеседник ненароком пополнил свою воображаемую галерею мрачных мгновений жизни. Пилюля для торможения веселья.

– Как давно?

– Лет двести. Сто пятьдесят… не помню.

– Ты поэтому?

Слишком глубоко капнул. Не обвались, шахта. Вини зажмурилась, сглотнула, но на него так и не взглянула. Спину скрючила, чтоб жар огня лизал лицо.

– Каждый варится в своём. Кого сдует бриз, кого землетрясение не свалит с ног. Нет, не из-за Мариды. Никогда себе этого не прощу, но жила как-то. Вот я мразь, прикинь? Вина подстёгивала. Чувство… вибрация в груди. Оно было. Какое-то. Дело принципа. Остались сельские бордели. Шлюшатни на Луне, за бугром, не знаю! С моего расследования должно карту писать. Но как ты сказал? Ужас мук? Порядок, как по техническому заданию. Поработала. Доброго поделала. Купила… дом. Руку на отсечение. Руку! – спряталась за ладонями. Ну, где же слёзы? Хотя бы сейчас, где? Ни едкий дым от горящей липы, ни исповедь, ничего не помогало вспомнить, что ещё жива. Кто проклял? За что? Плач давно погибшей души, будто пропущенный через десять фильтров, выдавал лишь осипший шёпот. – Я… устала. Наверное, как только родилась. Вот и вся причина.

Богат переваривал услышанное. Так долго, что Вини стало казаться, будто она здесь одна. Повернётся – а его нет. И только чёрные деревья вокруг. Птица не гаркнет, волк не взвоет, солидарности ради. Не испугалась бы. Пригорюнилась разве что.

– Да-а-а, – протянул муж. – Ты особенная, Вини… Неогранённая. – Делал длинные паузы, но голос креп с каждой фразой. Раздражение зашкварчало маслом на раскалённой сковородке. – У меня было много девушек. Красавицы, умницы. Половина – конченые эгоистки, вторая – ещё хлеще. Простительно. Зажиточные и самодостаточные заслуживают восхищения. Уважения, в конце концов. Но на моей памяти никогда не встречался с подобной тебе. С такой… патологично самовлюблённой. Упиваешься немощностью. Смакуешь, лелеешь. Любимый паразит ревнив. С какой страстью друг друга дерёте, аж завидно, – он сально улыбнулся. – А строишь-то из себя… девственную душу.

Ждал жалящей боли в груди – жар раскалённого железного прута, на который супруга насадит его сердце, как шампиньон. Или хотя бы брошенного уголька, что подпалит брови. На крайний случай – фокус со сгибанием металла. Как тогда, с вилкой, а теперь с шампуром. Вини же, по своей сути, предпочитает изливать гнев на предметы. Однако ничего подобного не случилось. Только испепеляла взглядом. Даже губы расслаблены… Да. Так же неприятно, как полешко в лицо.

– Я боюсь за тебя. – Его тон не смягчился ни на йоту. – Если не врёшь, и это вся причина – мне жаль. Я был о тебе лучшего мнения.

Не меняя выражения лица, процедила:

– Много ты понимаешь.

– Много. Я же верно сказал?

– Дешёвый развод. Ты не получишь, чего добиваешься.

– Как и ты – моей жалости. И от остальных не получишь, помяни моё слово. Нравится одиночество – люби и равнодушие гостей на своих похоронах.

Скрипнули зубы.

– Ты хороший. Поэтому мне не всё равно. Но я переживу.

– Переживёшь? Стерпишь? Ты лучшая… Ещё пятьсот лет потерпишь?

– Да, я лучше! – зажестикулировала в мужской манере – широко, не разгибая локтей. – Я лучше вас! Настолько, что говорю это от сердца, от холодного разума. Без всяких… Америку открыл, эгоисткой назвал. Детский сад. И чем это помешало другим? Не тем ли ценнее добродетель, что замечена за дьяволом? Что от меня, нарцистичной, в итоге останется? Дела проросли в чужих судьбах. В созидание – целый лес. Даже если люди прошагали по выставленным рукам моим, не глянув вниз. А ты? Что твоя жизнь против моей? Чем она богата, Богат? Любовью раз через два? Но ты же вообще недалеко здесь от меня ушёл. Озабоченные. Озабоченные довольством. Цели те же, средства не оправданны. Я, если не могу, не способна, честно признаю. Не перебиваюсь обманками. И чтоб ты знал – горжусь. Несла крест, сама сколотила! Хоть палкой в меня тычь – Атлант не может держать небо вечно. Ты же – только язык за зубами. И то не всегда.

– Чего?

– Наркота, говорун. – Вини деловито крутанула кистью. – За это мать отреклась от тебя? Где папа? Сестра? Но вы же, говоришь, все балуетесь.

– Эй!

– Или за похождения твои им стыдно? Отметила, мамка консервативная. Топит за рыцарство. А эскорт – дело такое. Неблагородное.

– Ты перегибаешь палку, – вырвалось у Богата. Напыщенно киношное.

– А ты сдаёшь позиции. Я выиграла!

Победно вскинула руки. Никак не показывала, что тот своими пассажами истоптал её. Сровнял с землёй. От самоуничижения спасла пустота. Дыра души, выеденная затяжной депрессией – дверь в убежище, где нет эмоций.

– Я спал с сестрой. Довольна?