Сверкнув, не погасло

Славянскую филологию в Свердловском университете преподавал некий Сергей Петрович Ежеверов. Умница мужик, предмет знал преотлично, увлекался им на уровне хобби и, естественно, был коллегами науськан на написание кандидатской диссертации. Был он человек своего времени, и тему выбрал животрепещущую. Накануне вышла в свет работа И.В.Сталина "Марксизм и языкознание", где вождь, отложив на минуточку заботы о восстановлении страны после страшной войны, поправлял академика лингвиста Н.Я. Марра. Текст сталинской работы читал по радио Юрий Левитан, так что основные положения ее знали в Советском Союзе и сталевар, и доярка, и даже зек. Декан факультета объявил, что каждая строчка этого труда — тема для диссертации. Ежеверов выбрал строчку и взялся расшифровывать ее научным языком…

Закончил он писать диссертацию… когда вождя положили в мавзолей; страна замерла; защиту на всякий пожарный отложили. А вскоре Ежеверову посоветовали испытать себя на другой теме. Упрямый соискатель нашел ее: он написал труд о творчестве Александра Фадеева, озаглавив его: "Писательское слово — самое верное отображение дейстительности". Стопка листов легла на стол оппонентов в начале мая 1956 года. А в этом же месяце писатель… застрелился.

Да-а-а…

Сказать, что Ежеверов отчаялся, нельзя. Но выбор следующей темы кое-что говорит о его настроении. Он снова сел за стол и обложился старыми книгами из закрытого отдела университетской библиотеки. Страницы на этот раз писались легко и быстро. Время от времени филолог даже смеялся, что случется редко при работе над диссертацией. Теперешний его труд назывался "Этимология и семантика русского мата". Ну, этимология занимается происхождением слова, семантика — смыслами слов; что такое мат, знает без научного объяснения каждый нормальный человек.

Предмет для исследования был преинтересный, сплошное творчество, поэзия, удаль, изобретательность, отдохновение. Певцом этой удали был Иван Семенович Барков, а у Владимира Ивановича Даля, составителя уникального "Толкового словаря живого великорусского языка", был "заветный" раздел пословиц и поговорок, где язык фольклора был представлен без изъятий. Отдал дань народному творчеству (в нем ищется достойный эквивалент действительности) прекрасный, нашего почти времени писатель, автор "Москва — Петушки" Венедикт Ерофеев. Но в этой книжке он взял да и вырубил эти полторы страницы — отборнейшего, как он сам сказал, мата, когда узнал, что Ерофеева читают именно с этих страниц.

Диссертация (немалый и вдохновенный труд) была написана, обильно снабжена необходимыми цитатами и представлена ученому обществу университета.

"Кхм, кхм! — покашляли маститые филологи. — Работа, безусловно, интересная… но вы ведь знаете, Сергей Петрович, что большая часть аудитории при защите диссертации будут женщины? И не известно, как они станут реагировать, слушая ваши — кхм! — доказательства".

Короче говоря, на Урале диссертация С.П. Ежеверова не прошла. Он послал ее в Москву. Вернулась она нескоро и весьма-весьма затрепанная. К ней было приложено заключение, где писалось что-то вроде того, что "К сожалению, Ваша диссертация в настоящее время интереса не представляет…". Наш кандидат в кандидаты сунулся в местное издательство "Наука и культура", но там на него замахали руками: как, мол, можно?! Где тут у вас культура?!"

Получив отказы со всех сторон, соискатель на минуточку расслабился, напился и хорошо похулиганил в общественном месте. Заехал кому-то по морде, разбил витринное стекло и крыл окружение неслыханными словосочетаниями. И попал в кутузку. И дело дошло до суда…

Суд — тогда как раз вышло очередное постановление о непримиримой борьбе с хулиганством — суд был строг. Не помог даже адвокат, который доказывал, что его подзащитный не оскорблял, отнюдь, слух советской общественности нецензурными словами, а, из лучших побуждений, цитировал целые строчки и даже абзацы из своей диссертации "Этимология и семантика…".. Защитник демонстрировал разбирателям дела толстую стопку листов и предлагал тройке ознакомиться с материалом… Но судья-женщина была неумолима, С.П. Ежеверов получил два года.

Буквально на следующий день его пребывания в лагере в барак, куда определили Ежеверова, началось паломничество. Он доступным языком рассказывал новому окружению о диссертации. Ничего более прекрасного зэки за всю свою жизнь не слышали. Старые урки и авторитеты, собравшись вместе, пригласили Кандидата, так его мгновенно прозвали, к себе и предложили поделиться знаниями древнего искусства вольнословия. (Тов. Сталин, известно сейчас, вызывал порой на посиделки Леонида Утесова, чтобы послушать песенку "С Одесского кичмана…".) Урки, внимая дивной музыке родной речи, облагороженной высшим образованием, размякали, даже пускали слезу.

— Почаще бы сажали таких, — услышал как-то Кандидат доброе о себе слово, — не лагерь был бы, а концерт Райкина.

Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.