Свет Азии

Извилистые дорожки вели через сад и двор к внутренним воротам из бело-розового мрамора, притолоки которых были из лазурита, порог — из алебастра, а резные и расписанные двери — из красного дерева. Через эти ворота, по великолепным лестницам и решетчатым галереям, очарованный путник проходил в величественные залы уютные комнаты; он ступал по разрисованным полам, среди колоннад, под сводами которых били фонтаны, окаймленные лотосом и розами; там, в прозрачных бассейнах, блестели красные, голубые золотые рыбы. Большеглазые газели щипали свежераспустившиеся розы в залитых солнцем нишах; птицы, сверкая всеми цветами радуги, порхали по пальмам; зеленые и серые голуби вили гнезда на золоченых карнизах; по блестящей мозаике пола, распустив хвосты, расхаживали павлины, белые как молоко цапли, маленькие домашние совы; пестрые попугаи перелетали с одного плода на другой; желтые «солнечные» птицы порхали с цветка на цветок. Робкая ящерица без страха бегала по решеткам, греясь на солнце; белка смело брала пищу прямо из рук; всюду царствовал мир и спокойствие; пугливая черная змея, приносящая дому счастье, грела свои усталые кольца среди маргариток, на которых развелась выхухоль, а темноглазые обезьяны делали гримасы воронам.

Весь этот дом, этот приют любви, был населен приветливой прислугой, всюду встречались приятные лица, добродушная услужливость, слышались ласковые речи; всякий был рад, когда мог обрадовать, был доволен, когда доставлял удовольствие, гордился, когда исполнял приказание; жизнь текла там, как заколдованная, подобно тихому потоку, бегущему среди вечно свежих цветов, прекраснейшим из, которых была Ясодхара, царица этого заколдованного царства.

Внутри дворца, превосходя великолепием все его бесчисленные палаты, скрывалась горница, в которой искусство соединило все дивные чары для усыпления души. Входом в нее служила квадратная зала, сводом которой было небо; в середине был бассейн из молочно-белого мрамора, выложенный такими же плитами; края бассейна, ступени и карнизы были украшены агатом, и все было так холодно, что среди лета казалось, будто ступаешь на снег. Это место предназначалось для сладкой неги; лучи солнца осыпали его своим золотом, но, пробираясь под арки и в ниши, бледнели, как будто самый день останавливался и превращался в тихий любовный вечер перед дверьми спальни. Там, за этими дверями, была очаровательно-прелестная комната, чудо всего света!

Мягкий свет благовонных ламп проникал сквозь окна из перламутра и прозрачной ткани, усеянной звездами, и падал на золотые ковры, на шелковые подушки, на тяжелые, великолепные занавесы, за которые проникала одна только красота. Здесь нельзя было различить, когда день, когда ночь, здесь всегда лился особенно мягкий свет, более яркий, чем восходящее солнце, более нежный, чем вечерний сумрак, вечно веял тихий ветерок, сладкий, как утренний воздух, свежий, как дыхание полуночи.

День и ночь там пели лютни, день и ночь подавались избранные кушанья и напитки, плоды, омоченные росой, шербет, замороженный в снегах Гималаев, тонкие сахарные печенья, сладкое кокосовое молоко в белых кокосовых чашах. День и ночь там прислуживали прелестные танцовщицы, кравчие, музыкантши, нежные чернобровые прислужницы любви. Они опахалами навевали сон на закрытые глаза царевича и, когда он просыпался, возвращали его к неге шепотом музыки среди цветов, прелестью любовных напевов, волшебными танцами, в которых звон колокольчиков сливался с нежным плесканием рук и звуком серебряных струн; благовония мускуса и чампаки, голубые пары курильниц с горящими пряностями успокаивали душу его, пока он снова не засыпал около красавицы Ясодхары.

Так жил Сиддхартха, погруженный в забытье. И сверх того царь повелел, чтобы за стенами его дворца никогда никто не поминал ни о смерти, ни о старости, ни о горе, ни о страдании, ни о болезни.

Если какая-нибудь из обитательниц этого царства любви начинала грустить, если облако печали туманило ее темные глаза, если ножка ее слабела в танцах, безвинную преступницу немедля удаляли из рая, чтобы царевич не успел почувствовать сострадания к ее печали.

Неусыпные надзиратели казнили всякого, кто осмеливался упомянуть о грубом внешнем мире, о мире страданий, болезней, слез и страха, о мире надгробных рыданий и мрачного дыма костров. Сребристая нить в косе танцовщицы или певицы считалась преступлением, каждый день обрывались все увядающие розы, обрывались желтеющие листья, удалялось от глаз все неприятное.

— Если, — сказал царь, — он проведет молодость вдали от всего, что наводит на размышление, если он перестанет углубляться в мысли, может быть, устранится его мрачное предназначение, слишком великое для человека, и я увижу, как он сделается всесветным царем, царем царей, главой своего века!