Свет Азии

Вокруг этой прелестной тюрьмы, где любовь была тюремщиком, а наслаждение оградой, на дальнем расстоянии, скрыто от глаз, он велел воздвигнуть толстую стену с железными воротами, двери которых с трудом могла открыть сотня человек, при чем шум слышался за пол-иожаны[5]. Внутри стены были вторые ворота и за ними еще третьи.

КНИГА ТРЕТЬЯ

В этом тихом убежище счастья и любви жил господь наш Будда, ничего не слыша ни о печалях, ни о бедности, ни о страданиях, ни о болезнях, ни о старости, ни о смерти; но как иногда человек во сне блуждает по мрачным морям и утром пристает к берегу утомленный, привозя с собою странные вещи из этого тяжелого путешествия, так и он часто лежал подле Ясодхары, склонив голову на ее смуглую грудь, усыпленный ее нежными ласками, и вдруг вскакивал с криком: «Мой мир! О, мой мир! Я слышу! Я знаю! Я иду!»

— Что с тобою, государь?! спрашивала она, глядя на него широко-раскрытыми от ужаса глазами.

В эти минуты взоры его выражали неземное сострадание, а лицо казалось божественным.

Чтобы остановить ее слезы, он старался снова улыбнуться и приказывал музыке играть.

Однажды слуги поставили тыкву с натянутыми струнами на пороге дома, там, где ветер мог свободно перебирать струны и играть на них, что хотел. Нестройно зазвучали серебряные струны под напором ветра, и все слышали только эти нестройные звуки, но царевич Сиддхартха услышал музыку богов, и вот что пели они ему:

«Мы — голоса легкокрылого ветра, который вздыхает по покою и никогда не, может найти его. Знай! Каков ветер, такова и жизнь человеческая: вздох, стон, рыдание, буря, борьба. К чему, зачем мы созданы, ты не можешь знать, и не знаешь, откуда берется жизнь, к чему она приводит. Мы так же, как и ты, духи, рожденные из бездны пустоты! Какую радость приносит нам наше изменчивое страдание? Какую радость приносить тебе твое неизменное счастье? Если бы еще любовь была вечна, можно бы найти в ней наслаждение, но жизнь подобна ветру, и все в ней лишь мимолетный звук на изменчивых струнах. О, сын Майи! Мы стонем на этих струнах, потому что мы блуждаем по земле; мы не пробуждаем веселья, потому что мы видим слишком много горя в разных странах, слишком много глаз в слезах, слишком много рук, молящих о пощаде. Мы и стонем, и смеемся над людьми: они не знают, что та жизнь, к которой они так привязаны, — пустой призрак; удержать ее так же невозможно, как остановить облако или сдержать рукой течение реки. Но ты, предназначенный принести людям спасенье, — твое время близко. Печальный мир ждет тебя среди своих страданий, слепой мир содрогается от муки! Встань, сын Майи! Проснись! Не возвращайся в объятия сна! Мы — голоса странствующего ветра. Иди и ты, царевич, странствуй, чтобы найти покой; оставь любовь ради любви к любящим, брось роскошь, прими страдание, дай избавление! Перебирая серебряные струны, мы шлем свои вздохи тебе, еще неискушенному в опыте земных дел, мы говорим с тобою и, пролетая мимо, смеемся над теми прелестными тенями, которыми ты забавляешься!»

В другой раз царевич сидел вечером среди своих придворных красавиц, держа за руку прелестную Ясодхару, а одна из девушек, чтобы скоротать сумерки, рассказывала старую сказку, сопровождая слова свои музыкой, поддерживавшей ее звучный голос, когда он ослабевал. Она говорила о любви, о волшебном коне, о чудных дальних странах, в которых живут бледнолицые люди, и где ночью солнце спускается в море. Он вздохнул и сказал:

— Читра своим прелестным рассказом напоминает мне пение ветра на струнах. Дай ей, Ясодхара, свою жемчужину в награду! Но ты, моя жена, скажи, неужели в самом деле свет так велик? Неужели есть страна, где видно, как солнце закатывается в морские волны? И есть ли сердца, подобные нашим, бесчисленные, неизведанные, несчастные, может быть, которым мы могли бы оказать помощь, если бы знали о них? Часто, когда дневное светило начинает с востока свой величественный, усыпанный золотом, путь, — мне думается, кто же такой первый на краю света приветствовал появление его, кто эти дети востока? Часто, даже лежа на твоей груди, в твоих объятиях, дорогая жена, стремился я с тоской, при закате солнца, перенестись вместе с ним на пурпурный запад и жаждал взглянуть на народы, живущие в тех странах! Там, наверное, есть много людей, которых мы полюбили бы. Может ли быть иначе? Теперь, в этот час я испытываю мучительное стремление, — стремление, которого не прогонит даже поцелуй твоих сладких уст! О Читра! Ты, которая знаешь эту волшебную страну! Скажи, где добыть мне быстроногого коня твоей сказки? Я готов отдать мой дворец за один день езды на нем; я бы все ехал, ехал, пока не увидел всего необъятного простора земли… Нет, я бы лучше хотел иметь крылья молодого ястреба, наследника более обширного царства, чем мое; я бы вознесся на вершину Гималаев, туда, где розовый свет окрашивает снежные равнины, и оттуда пытливым взором оглядел бы все вокруг! Отчего я никогда ничего не видел, ничего не старался увидать? Скажите же, что находится за нашими железными воротами?

Один из придворных отвечал: