Свет Азии

«О, страдающий мир! — вскричал он. — О, вы, известные и неизвестные мне братья по плоти, вы, попавшие в эту общую сеть смерти и печали, — в сеть жизни, приковывающей вас к смерти и печали! Я вижу, я чувствую бездну страданий земли, суету ее радостей, пустоту ее благ, терзание зол. Радость приводит к страданию, молодость к старости, любовь к разлуке, жизнь — к отвратительной смерти, а смерть к неизвестным жизням, которые снова приковывают человека к своему вечно обращающемуся колесу и заставляют его катить это колесо ложных наслаждений и не ложных печалей. И я был обольщен этой приманкой, и мне казалось приятным жить, и мне жизнь являлась светлым потоком вечно-текущим в неизменном мире; а между тем безрассудные струи потока весело несутся среди цветов и лугов только затем, чтобы скорее влить, свои прозрачный воды в мутное соленое море! Покров, ослеплявший меня, сдернут! Я таков же, как все эти люди, которые взывают к своим богами, которым боги не внемлют или которыми они пренебрегают — а между тем должна же явиться помощь — для них и для меня, и для всех! Может быть, сами боги нуждаются в помощи, если они настолько слабы, что не могут спасти, когда печальные уста взывают к ним! Я не допустил бы ни одного человека взывать ко мне напрасно, если бы мог спасти его! Как же это возможно, что Брахма создал мир и предоставляет ему бедствовать?! Если он всемогущ, зачем же покидает он его? Или он не благ?.. Л если он не всемогущ, то он не бог!.. Чанна, вези меня назад домой, домой! Довольно! Я видел все, что мне нужно!»

Узнав обо всем этом, царь поставил к воротам тройную стражу и приказал, чтобы ни один человек не входил в них и не выходил из них ни днем, ни ночью, пока не минует срок, назначенный в его сновидениях.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

И когда исполнились дни, настало время господу Будде покинуть свой дом, как то и долженствовало быть, и горе посетило золотой дворец, царя и всю страну, близилось время искупления для всякой плоти, время закона, дающего свободу всякому, кто его принимает.

Тихо спустилась на равнину индийская ночь в новолуние месяца Чайтра-Шэд, когда краснеют плоды манго и цветы асоки наполняют воздух благоуханием, когда празднуется день рождения Рамы, и все ликует — села и города. Благоухая цветами, сверкая звездами, принося прохладный ветерок со снежных вершин Гималаев, тихо спустилась эта ночь на Витрамван; луна взошла над восточными вершинами гор, поднялась по звездному небосклону, осветила струи Рохини, холмы, долины — всю спящую страну — и озарила крыши увеселительного дворца, ничто не шевелилось, — все было погружено в сон.

У одних только наружных ворот бодрствовала стража; она перекликалась и на пароль «Мудра» отвечала лозунгом «Аягана» и шла дозором, ударяя в барабан среди всеобщей тишины, прерываемой лишь ревом жадных шакалов да немолчным стрекотанием сверчков.

Внутри дворца лунный свет, проникая чрез сквозные прорези каменных, балюстрад и освещая перламутровые стены и мраморные полы, падал на целый рой индийских красавиц, казавшихся богинями, отдыхающими в райских чертогах.

Тут были самые блестящие и самые преданные из придворных царевича; каждая из этих спящих красавиц представлялась такой очаровательной, что казалось, будто именно про нее можно было сказать: «вот превосходнейшая из жемчужин!», если бы только взор не переносился сейчас же на ее соседку.

Казалось, что каждая была прекраснее всех остальных, и очарованный этим сонмом красавиц взгляд перебегал от одной к другой, подобно тому, как, при виде множества драгоценностей, он перебегает от одной к другой, пленяясь каждой, пока не увидит другую тут же рядом.

Они лежали в небрежно-грациозных позах, полуобнажив свои смуглые, нежные тела. Блестящие их косы или придерживались золотом и цветами, или падали черными волнами на стройные шеи и спины; они, не знающие утомления, спали, убаюканные веселыми играми, как пестрые птички, которые целый день поют и любят, потом завернут голову под крылышко и дремлют, пока утро призовет их к новым песням, к новой любви.

Тяжелые серебряные лампады, наполненные благовонным маслом, спускались с потолка на серебряных цепях и, смешивая свой мягкий свет со светом луны, позволяли ясно разглядеть все совершенство формы спящих красавиц: тихо вздымавшуюся грудь, слегка подкрашенные, сложенные или опущенные руки, красивые смуглые лица, густые дуги бровей, полураскрытые губы, зубы, подобные жемчужинам, подобранным для ожерелья, атласные веки глаз, длинные ресницы, падавшие тенью на нежные щеки, пухлые пальчики, крошечные ножки, украшенные браслетами и колокольчиками, издававшими тихий звук при всяком движении спящей и прерывавшими ее веселую грезу о новой пляске, заслужившей похвалу царевича, или о каком-нибудь волшебном кольце, или каких-нибудь иных чарах любви.