Свет Азии

Не слыша, не видя, как в воздухе знойном

Бурлило движенье в черте городской

Иль в тихой прохладе вечернего леса

Кричала сова и летал козодой.

Так он пребывал неподвижно, доколе

Глубокая ночь не окутает сном

Весь мир, кроме дебрей, где хищники рыщут

И жадно терзают добычу кругом.

Невежеству тёмному дебри подобны,

Где жадность и похоть жертв ищут себе,

Где ужас таится, где слышатся вопли

Погибших и гибнущих в зверской борьбе.

Тогда засыпал он, но сон его чуткий

Лишь длился то время, какое Луна

Десятую долю пути проходила,

И вновь пред зарею бежал ото сна

И снова сидел на скале, наблюдая

Уснувшую землю и мыслью своей

С любовью живущих на ней обнимая,

При свете безмолвных небесных лучей.

Но вот над полями волнистыми нежно,

Земле поцелуй ароматный даря,

Летел ветерок, а на дальнем востоке

Полоскою бледной вставала заря.

Ночь все ещё дремлет и звуков рассвета

Как будто не слышит… петух ещё спит…

А в небе всё больше алеет полоска,

И пламенем алым всё дальше летит.

До утренней звёздочки пламя добралось,

И тонет звезда в бледно-алых волнах,

И облачко радугой счастья зарделось…

Царь жизни грядёт в животворных лучах!

Тогда и Учитель, как мудрые риши,

Приветствовал Солнце, потом совершал

Своё омовенье, и с нищенской чашей

Шёл в город и тихо по стогнам блуждал;

И чаша его наполнялась настолько,

Что голод на время утишить могла:

Людей привлекал его лик вдохновенный,

И взор благодатный, и ясность чела.

«Прими от избытка, великий Учитель!» –

Ему говорили, и каждая мать,

Склоняя главу пред Учителем, детям

Велела одежду его целовать.

И часто, когда милосердьем сияя,

Шёл улицей кроткий и благостный он,

В заветные мысли о мире, о братьях

Бессонной душою своей погружён,

С любовью индийские девушки взором

Следили за ним, точно он им являл

Возвышенных грёз и любви воплощенье

И чувств неземных неземной идеал.

А он, в своей нищенской, жёлтой одежде,

Шёл мимо, порою за их доброту

Обрадовав словом, шёл тихо в пустыню,

Лелея все ту же святую мечту,

Туда, где беседы с святыми мужами

Ему открывали к премудрости путь,

К премудрости чистой, что светлым потоком

Блаженство вливала в пытливую грудь.

Вдали, по дороге к горе Ратнагири,

Пустынники жили. Презренную плоть

Считали они диким зверем и страстно

Стремились влеченья её побороть!

Она — враг души. Человек её должен

Могучею волей смирить и сковать,

Пока не замрут истомлённые нервы,

Он будет до смерти страдать и страдать.

Йогин, брахмачарья, бхикшу и другие

Угрюмо держались от мира вдали.

Одни неподвижно стояли, с руками

Воздетыми к небу от грешной земли,

И руки слабели, гудели, из кожи,

Как сучья на пнях, выдавалася кость;

Другие так долго, сжав пальцы, стояли,

Что ногти пронзали ладони насквозь.

А третьи ходили в сандальях гвоздями

Вовнутрь… Иные усердно скребли

Кремнём своё тело, кололи шипами,

Терзали ножом, бичевали и жгли.

Другие себя облекали в лохмотья –

Наследство от мёртвых и, трупы обняв

Гниющие, спали, и ворон над ними

Носился, несчастных за мёртвых приняв.

Иные пятьсот раз подряд имя Шивы

В тоске призывали, иль шеи свои

Змеёй обвивали, другие куда-то

Ползли на разбитых ногах в забытьи.

Тот вид был ужасен! От сильного жара

В нарывах их головы были, а взор

Стал мутен, и сморщилась бледная кожа,

Как будто дней пять миновало с тех пор,

Как все они умерли. Вот ежедневно

Один из них ползает, силясь собрать

Лишь тысячу зёрен, чтоб медленно ими

Томительный голод чуть-чуть утолять,

Пока не умрёт. Вот ещё: свою пищу

Мешает он с горькой и вредной травой,

Чтоб вкусом её не плениться… А третий

Лежит искалеченный, жалкий, немой,

Без глаз, без ушей, оскоплённый, горбатый:

Душа изувечила тело его.

Для славы страданий, и пыткой измятый,

Он ждёт, что святое его торжество

Богов пристыдит за страданья и муки,

Которых нельзя отыскать и в аду,

Что делают смертных богами, богами,

Создавшими их на свою же беду.

Владыка взглянул и сказал:

— О, страдальцы!

Я истины жажду, как вы… Для чего ж

Вы зло прибавляете к жизни мгновенной!

Она без того зло и тяжкая ложь.

Мудрец отвечал:

— Есть в писании строки:

«Когда человек свою плоть умертвит,

Страдания смоют его прегрешения

И дух от земли к небесам воспарит».

Царевич ответил:

— На облако в небе

Взгляни! Точно Индры покров золотой,

Оно поднялось из мятежного моря

И каплею вниз упадёт дождевой.

А там, пробираясь по рвам и ущельям,

Чрез мутные лужи и топи болот

Вольётся в лазоревый Ганг и оттуда

В морскую пучину опять упадёт.

О, брат мой! Не та ли судьба человека?

Всё то, что поднимется, падает вновь:

Вы кровь отдаёте за небо, но если

Опять вам вернётся мятежная кровь?

— Быть может, ты прав, — простонал тот печально, –

Увы, неизвестность — наш общий удел.

Но день наступает за ночью, затишье –

За бурей… всему свой черёд и предел.

Мы все ненавидим проклятое тело,

Что держит божественный дух наш в плену.

За тяжкие муки мы ждём, что блаженство

На крыльях нас всех вознесёт в вышину.

— Но это блаженство минует! Промчатся

Милльоны веков, как потоки лавин,

Блаженство иссякнет. Ужель ваши боги

Бессмертны?

— Бессмертен лишь Брахма один.

— Зачем же вы, сильные, твёрдые духом, –

Ответил им Будда, — мученья сердец

Вы ставите в этой игре наудачу,

Коль смерть вам готовит извечный венец?

Зачем разбиваете сами жилище,