Свет души

Вокруг было тихо и темно, бледно светился фонарик на валявшейся неподалеку антрацитово-черной каске. Еще немного — и заряд батарейки иссякнет, исчезнет этот живой огонек.

Шахтер лежал, вытянувшись на спине. Губы у него посинели, дыхание стало прерывистым, и жизнь его постепенно угасала, как угасал свет фонарика на каске. В его затуманенном сознании всплывали воспоминания… Шум, напоминающий треск льда перед вскрытием реки по весне, зловещий скрип обломившихся потолочных креплений и стоек. Оглушительный грохот осыпающейся породы… Как же все это произошло? Почему?

Шахтер с трудом приподнял отяжелевшие, словно свинцом налитые, веки. Упершись руками в землю, сделал попытку встать, но в то же мгновенье острая боль пронзила все его тело, и он опять беспомощно опустился на землю… Неужели все кончено? Неужели смерть победит?

Молодого шахтера звали Дорж.

I

В один из выходных дней утром Дорж приехал из Налайхи в Улан-Батор. Над городом повис густой белый туман, преградивший доступ солнцу, и улицы выглядели серыми и унылыми. Втянув голову в плечи и подняв воротник, Дорж шагал навстречу пронизывающему до костей промозглому ветру.

Несмотря на ранний час, улицы были заполнены народом, спешившим на фабрики и заводы, в школы и институты, и, едва выйдя из автобуса, Дорж оказался подхваченным людским потоком, устремившимся к центру города. Здесь у памятника Сухэ-Батору он замедлил шаг, а потом решительно направился к одной из скамеек.

Чтобы согреться, вытащил пачку сигарет, закурил. Опустив голову, стал с интересом наблюдать за прохожими, пытаясь по походке и обуви угадать, кто они. Каждому человеку присуща своя, особая походка: легкая, как бы летящая, степенная, медлительная или шаркающая. Вот промелькнули сапожки на высоких каблучках: цок-цок-цок! Бойкие, веселые сапожки. Наверное, и нрав у их владелицы такой же. А вот и туфельки, — Дорж пожалел модницу со стройными ножками в «капроне». В такой-то мороз! Затем мимо скамейки прошествовали тяжелые башмаки, их сменили гутулы с загнутыми вверх или тупыми носами и ботинки, поношенные или совсем новенькие, только что купленные, выглядывавшие из узких или широких штанин. Дорж невольно заинтересовался собственными ногами. Ну что ж, решил он, совсем неплохо: черные кожаные полуботинки за девяносто тугриков[2], зауженные по последней моде брюки. Все прочие атрибуты туалета, на его взгляд, оставляли желать лучшего, и хотя вчера после смены Дорж, как всегда, принял горячий душ и тщательно вымыл голову, а сегодня утром, собираясь в столицу, надел белую рубашку, однако она за время поездки из Налайхи до Улан-Батора утратила свою свежесть. Перчатки тоже были изрядно поношены, потерлись на сгибах пальцев.

Мельком взглянув на часы, Дорж встал со скамьи, пересек площадь и направился к полукруглому светлому фасаду Государственного университета. Его все время обгоняли юноши и девушки с портфелями и сумками, а то и просто с пачкой книг и тетрадей под мышкой. Жизнерадостные, веселые, они невольно вызывали симпатию у молодого шахтера. В нерешительности задержавшись у входа, в следующее мгновенье Дорж потянул на себя ручку массивной двери, украшенной резьбой — замысловатыми орнаментами с различными благопожеланиями. Через просторный вестибюль он направился к широкой лестнице, ведущей на второй этаж.

— Товарищ! — окликнул его кто-то. — Надо снять пальто!

Дорж смутился и только сейчас, оглянувшись, заметил стоявших у входа девушку и парня с красными повязками на рукавах.

— Извините, — пробормотал он, попятившись. — Мне не на занятия, я пришел повидаться с одной знакомой.

— С кем именно? — спросил парень, внимательно разглядывая Доржа.

— Ее зовут Уянга, она учится на первом курсе, только в этом году поступила.