Свет на исходе дня

Мальчишки заглянули в меню, ошарашенно переглянулись и оторопело посмотрели на Рогова.

— Ничего, ничего, рассчитаемся, — улыбнулся он. — Я выберу, хорошо?

Над столами витал разноязыкий гомон, мальчишки таращились во все стороны. Официант быстро и умело расставил все на столе, поклонился — «Приятного аппетита» — и ушел; мальчишки боялись пошевелиться.

— Вы что? — спросил Рогов. — Ешьте. — Они не двигались, и он повторил: — Ешьте, кому говорят?!

Они смущенно улыбнулись и робко взяли вилки. Он сидел напротив, рассматривая их: лица загорелые, но загар медно-красный, как у матросов или рыбаков, видно, много находятся на ветру, руки темные, в ссадинах, кожа грубая, шершавая, как наждак, на пальцах металлическая чернота, никакое мыло не отмоет, устанешь тереть. Он и себя помнил таким, только вместо загара въевшаяся в кожу рудная пыль.

— А вы на тренировках устаете? — спросил высокий.

— Как когда.

— А после игры? — спросил маленький.

— Смотря какая игра. А вы на работе устаете?

— Сравнили! То работа, а то хоккей! Мы что, подумаешь! Нас и не видит никто.

— Эх, пожить бы с командой! — вздохнул высокий. — Я бы клюшки за всех носил.

Рогов расплатился, они вышли на улицу.

— Прощаемся, — сказал Рогов. — Счастливо.

— До свидания, — грустно сказал маленький.

— До свидания, — как эхо, повторил высокий.

Рогов вошел в телефонную будку, позвонил, но по-прежнему никто не отвечал. Может, что-то случилось с телефоном? Хоть сейчас беги, взлети через три ступеньки, возникни на пороге: «Это я!»

Но нельзя, риск, можно только в назначенное время. Угораздило тебя влюбиться в замужнюю. Так ведь и ты готов жениться, за тобой дело не станет. А она? Неизвестно. Поэтому приходи вечером, будем одни. Все у тебя на вечер, на ночь, на сезон, на пять сезонов, весь ты на время, а что у тебя навсегда? Навсегда?!

Он почувствовал мимолетный страх — кольнул, пропал. Рогов медленно побрел по улице, дошел до знакомого дома. Подняться? Нельзя. Вот ведь как просто: третий этаж — взбежал, позвонил…

Он постоял, повернулся в досаде и быстро пошел к машине. Мальчишки вприпрыжку бежали следом. Он шел, погруженный в свои мысли, не замечая, как они, толкаясь, вьются рядом и заглядывают ему в лицо. Наконец он их заметил:

— А, это вы… Ну, хватит, хватит… Довольно. Гуляйте.

Они отстали, он дошел до машины, сел и поехал на вторую тренировку.

Когда он вошел, в раздевалке стоял гомон голосов и дружный хохот.

— Папаша пришел, — пропищал Грунин детским голосом. — Детки, несите отметки!

Все засмеялись, Рогов стал переодеваться.

— Леша, не дозвонился? — спросил Надеин.

— Так, может, дать телефончик? — живо подхватился Грунин. Он изобразил руками гитару и пропел жестоким романсом: — Я вам звоню печаль свою… — Потом сделал Рогову «козу». — Папаша…

— Слушай, ты!.. — Рогов стянул рубаху на его груди в кулак.

В раздевалке все умолкли и застыли.

— Пусти. — Лицо Грунина стало печальным. — Пусти… — повторил он с горечью. Рогов отпустил. — Я же вижу, как ты маешься, я хотел… а ты… — Он махнул рукой и отошел.

В молчании Рогов натянул тренировочный костюм и вышел в зал. Два помоста, шведская стенка, низкие гимнастические скамьи, станки с грифами и дисками, большое зеркало во всю стену… Здесь обычно проходила атлетическая подготовка, но пока в зале было пусто. Рогов сел на скамейку, вытянул ноги, откинулся к стене и закрыл глаза.

Он не двигался, не имел ни сил, ни желания, и стрясись что-нибудь — пожар или землетрясение, не тронулся бы с места.

Не было точки опоры, какой-то твердой определенности, принадлежащей только ему, где было его начало и продолжение, заповедного места, куда бы он мог вернуться, что бы с ним ни случилось и где бы он ни был — отовсюду.

Весь он был сейчас здесь, целиком, весь, со всем, что имел. А человек должен иметь еще где-то часть себя — землю, людей, дела…

Кто-то тронул его за плечо, он открыл глаза — Иван Иванович, администратор команды.

— Не дозвонился? — спросил он.

Рогов глянул на него удивленно, но он сам знал, что в команде почти не бывает секретов, и молча покачал головой.

— Не ладится что-то, — вяло сказал Рогов после молчания.

— Ты что? — испугался неожиданно старик. — У тебя сейчас самый расцвет! На Олимпийские поедешь!

— Я не о том, — возразил Рогов.

Иван Иванович глянул на него как бы в изумлении и удрученно, как больному, покивал.

— Мудришь, — сказал он неодобрительно и спросил неожиданно: — Ты в Париже бывал?

— Проездом. А что?

— А в Японии?

— Бывал.

— А в Америке? В Канаде?

— Бывал…

— Ну, а Хельсинки, Стокгольм, Прага?

— Да бывал, бывал! — уже с досадой подтвердил Рогов.

— Квартира у тебя есть? А машина?

— Ты к чему клонишь?

— Погоди. Друзья у тебя имеются? А подруги? Игра у тебя идет? Так что тебе нужно? Что ты с собой, как курица с яйцом, носишься?!

Рогов помолчал, покивал понимающе и усмехнулся:

— Что ж, я для того и родился, чтобы шайбу гонять?

— Ах, вот оно что!.. Во-первых, шайбу гонять нужно тоже уметь. А во-вторых, нечего голову ломать. Ты подумай, сколько людей тебе завидуют!

— Ну и что?

— У тебя игра идет! Тренером станешь! Чего тебе еще?!