Свет на исходе дня

— А если бы наши и канадцы в открытую дрались, кто б кого? — спросил высокий.

— Не знаю, надо попробовать.

Он действительно не знал и не лукавил, но он всегда был готов идти до конца, противники это чувствовали и потому остерегались.

— А вы чем занимаетесь? — спросил Рогов. — В школе учитесь?

— Работаем, — сказал маленький.

— Где?

— А, железо всякое…

— Мы монтажники, — добавил высокий.

— Нравится?

— Ничего, — вяло сказал маленький. — Только скучно. Каждый день одно и то же: на работу, с работы…

— Вот у вас жизнь! — сказал высокий.

— Какая?

— Ну-у… такая… Ездите всюду, играете. Все вас знают, по телевизору показывают… Слава и вообще… А вас на улице узнают?

— Иногда узнают.

— А мы бы сразу узнали. Только не поверили бы.

— Нам и так никто не поверит, что мы с вами… ездили, говорили, — заметил высокий.

— Я и сам не верю, — вставил маленький, и все засмеялись.

— А что ж вы о себе не рассказываете? — спросил Рогов.

— Да это неинтересно, — ответил маленький. — Что мы, так… — Он махнул рукой.

Рогову тоже нечего было рассказывать, когда он работал на шахте, руда — она и есть руда, какой в ней интерес? Долбишь ее изо дня в день, пляшет свет лампы на влажной черной стене, а ты забираешься в глубь земли, будто ты корень дерева и в тебе его жизнь.

— А хоккей вы любите? — спросил он у них.

— Любим! — ответили они в один голос.

— Еще как! — добавил высокий. — Больше всего. Мы и сами играем.

— По телевизору ни одного матча не пропускаем, — сказал маленький.

— Скажите, а под шайбу страшно ложиться? — спросил высокий.

— Об этом не думаешь.

— Я б не смог. Я всегда думаю: сейчас она как даст!

— Я тоже. Не хочешь, а тебя самого к ней спиной поворачивает, — сказал маленький.

— А когда в борт врезаются, больно? Такой грохот, а игрокам хоть бы что! А вратарю страшно? А почему наши все в шлемах играют, а канадцы не все?

Они торопливо засыпали его вопросами, как будто опасались, что он вдруг исчезнет и они не успеют всего узнать. Глаза их горели, щеки пылали. Они ерзали на сиденье, а высокий то и дело возбужденно вскакивал и ударял головой в крышу.

— Слушай, — сказал ему Рогов, — так ты мне крышу пробьешь. Представляешь, идет машина, а из крыши голова торчит.

Они представили и рассмеялись.

— А скажите… — начал высокий.

Хватит, голубчики, хватит, сыт по горло. Он не очень подходит для игры в вопросы-ответы, для этого есть специалисты получше. А он умеет принять на себя шайбу, сам может щелкнуть без подготовки, может встретить любого нападающего, бросить на лед или прижать к борту, как прессом, умеет постоять за себя, за партнеров, если выдалась нервная игра, — что еще он умеет? А что еще нужно?

Все у него есть, полное благополучие, слава, как у киноартиста, девушки-подружки, звони любой, приятели — пол-Москвы. Что еще у тебя есть? Команда? Правильно, команда. Но не навек же. Что еще нужно? Любви? Не проговорись в команде, ребята засмеют. Да оглянись по сторонам, осчастливь кого-нибудь… Сколько писем ты получаешь? Сколько красавиц смотрит на тебя, когда ты выходишь на лед? Губят, как говорится, широкие возможности твою личную жизнь.

Они подъехали к дому, машина остановилась.

— Приехали. Мне сюда. — Рогов вылез.

— До свидания, — сказал высокий печально.

— До свидания, спасибо, — добавил маленький.

— Счастливо. — Рогов закрыл и подергал дверцы. — Вы, наверное, есть хотите? Поешьте. Деньги есть?

— Есть, — кивнули они оба.

— Вот и сходите. Шутка ли, с раннего утра не ели. Так недолго и ноги протянуть, как вы в хоккей играть будете?

— Да что там мы играем, — улыбнулся с грустью маленький. — Так, балуемся.

— Все равно есть надо, — сказал Рогов, и они опечаленно направились в пельменную на другой стороне переулка.

Он смотрел сквозь широкие окна: мальчишки ставили на подносы тарелки, говорили о чем-то, медленно продвигаясь вдоль раздачи. Рогов стоял и смотрел. Он был рассеян и задумчив и не замечал уличной сутолоки вокруг.

Высокий вдруг увидел его и застыл, а потом толкнул товарища локтем; оба ошалело смотрели на стоящего за стеклом Рогова, потом бросили ложки и, подталкивая друг друга, кинулись к выходу.

Втроем они вышли на широкую улицу, по которой гулял холодный ветер и текла пестрая толпа. Рогов открыл тяжелую дверь с массивной медной ручкой, они прошли в роскошный вестибюль, зеркала отразили среди пальм, бронзы и мрамора растерянно озирающихся мальчишек: сразу было видно, что они впервые в таком месте.

Вслед за Роговым они испуганно вошли в зал, стройный, франтоватый метрдотель слегка поклонился Рогову и спросил с недоумением:

— А эти…

— Со мной, со мной… — успокоил его Рогов.

Мальчишки робко сели и стали настороженно озираться: резные дубовые панели, плафоны с пастушками и амурами, за окном иностранные машины, на столиках лампы с абажурами… Гибко двигались проворные официанты, за столами было много иностранцев.

Парни затравленно озирались, к столу приблизился официант.

— Мои гости, — Рогов показал на сидящих напротив мальчишек.

— Очень приятно, — ответил официант почтительно, но с еле заметной иронией и положил перед ними меню. Потом вышколенно отступил и застыл в ожидании.