Свет на исходе дня

Они растерянно посмотрели на Рогова.

— Если хотите покататься, надевайте, — сказал он.

Они стали обуваться.

— Устроим совместную тренировку профессионалов, — Грунин показал на парней, — и любителей, — он показал на Рогова и себя.

В зале было сумрачно и холодно.

— Свет! — заорал Грунин, прыгнул с порожка на лед и сразу, на одном толчке, укатился к другому борту; его крик прозвучал гулко и одиноко в емкой пустоте темного, холодного зала.

Электрик включил фонари, лед засверкал, обозначилась цветная разметка зон, трибуны погрузились в полумрак. Грунин заорал, засвистел и очертя голову принялся бешено носиться, бросая себя в крутые виражи; на тренировках он заводил всю команду. Он еще испытывал голод по льду и по скорости, даже усталость не могла его угомонить: на льду он все забывал.

Рогов и себя помнил таким, когда его волновал лед, а сила требовала выхода и рвалась наружу. Теперь он делал что нужно, не отлынивал и в игре отдавал что мог, но спокойно, без прежнего азарта.

Грунин без устали носился из края в край катка. Рогов стоял у борта и смотрел. Молодость, твоя молодость скользила, неслась стремглав по льду, сумасшедшей атакой на чьи-то ворота, жестким напором, в реве трибун, при ярком свете — вперед, вперед, — и некогда перевести дыхание, лишь скорость и восторг забивают дух.

Он стоял и внешне спокойно, даже безразлично, лениво даже смотрел на безостановочное движение напарника.

Так незаметно проскользят годы, прокатятся безоглядно по льду, размеченному цветными полосами зон, и так же, как до тебя другие, откатаешь свое ты, исчезнешь незаметно, уступив кому-то место. Так было всегда, вечный закон, другого нет, но трибуны по-прежнему будут требовать и молить, и кто-то горячий и неопытный будет рваться в клочья, забыв себя, как ты когда-то, как сейчас Пашка, как будут после нас, — и что же дальше, что еще?!

Он ступил на лед и стал медленно раскатываться вдоль борта, волоча за собой клюшку, как страшную тяжесть.

Парни нерешительно вышли на лед и остановились.

— Веселей! — крикнул им через все поле Пашка.

Они несуразно выглядели на льду в своих куртках с блестящими пуговицами, в длинных брюках, с которых сзади на коньки свисали нитки.

Грунин подвез и сунул им в руки клюшки, парни медленно покатились, а потом стали горячиться, стучать клюшками о лед и неумело гонять шайбу.

— Не робей, профессионалы! — крикнул Грунин и закружил вокруг них, засновал причудливыми резкими зигзагами, как падающий лист, и мелко-мелко сучил клюшкой, ведя шайбу, внезапно, без замаха, со страшной силой ударял ею в борт и снова подхватывал. При каждом броске они сжимались беззащитно и застывали, как раньше от холода.

Рогов спокойно, словно в игре, выкатился вперед, угадал следующий шаг Пашки, поймал его на бедро и резко разогнулся — Грунин перелетел через него, как через забор. Коньки взлетели, блеснули в воздухе и прочертили круг; Рогов медленно покатил дальше.

— Ух ты! — восхищенно охнул высокий.

Маленький в восторге махнул кулаком:

— Во дал!

Пашка приподнялся и с уважением сказал:

— Как ты меня подловил…

Команда собиралась на льду. Игроки один за другим появлялись в проходе, стуча коньками о пол, направлялись к борту и выходили на лед. Они медленно разогревались, переговаривались, неторопливо катались, цветные рубашки выглядели на льду красиво.

Мальчишки стояли у борта и во все глаза пялились на игроков. Впервые они видели их так близко, наяву, могли слышать каждое слово и даже находились с ними на одном льду, вроде тренировались вместе.

Игроки постепенно ускоряли бег. Рогов подъехал к мальчишкам.

— Хотите посмотреть тренировку — снимите коньки и садитесь на трибуну, — сказал он и уехал работать.

Рогов как следует размялся, пока мышцы не разогрелись и тело не стало податливым и послушным; постепенно и он стал испытывать удовлетворение от работы.

Он напрочь забыл о мальчишках. На бегу он падал на колени, на живот, резко вскакивал, ускорялся, ездил в свинцовом поясе, водил по льду диск от штанги, отрабатывал рывки, пристегнутый к борту тугим резиновым жгутом, а потом одного за другим принимал на себя стремглав бегущих нападающих и без передышки падал под шайбы, летящие от нескольких игроков, закрывая собой ворота, и сам стрелял по воротам; всей пятеркой они подолгу наигрывали комбинации и без жалости бросали друг друга на лед, потому что в игре их никто не жалел. Рогов взмок, пот скатывался со лба и заливал глаза, а по спине бежали струйки.

Это была его работа. Это была его обычная, ежедневная работа, в которой у него не было секретов и которую он всегда старался делать хорошо.

Сколько пота он пролил на этот лед за все годы, едкого пота настоящей мужской работы, но вот только в чем результат — в замирании ли трибун, в счете ли шайб, в неистовом мгновении победы, во множестве забытых игр или в тех немногих, которые помнятся?

После тренировки команда мылась под душем. Голоса, плеск воды, шлепки ладоней и смех сливались в гулкий, неразборчивый шум.