Свет на исходе дня

Это бывало утром, на рассвете, и под вечер, когда в полумраке все выглядит иначе, чем днем, — причудливо и странно, хотя на самом деле кто знает, в какое время человек виден отчетливей, на свету или впотьмах?

Но, говорят, на склоне ночи, под утро и вечером, в сумерках, душа понятней чужому взгляду. Правда, не всякому, не любому — нужен особый дар. И если дано, она откроется на исходе дня полней, чем днем.

Так говорят, хотя многие верят лишь в ясный свет полдня.

Сима сидит на полу, ее преданный взгляд плотно лежит на Митином лице, как тяжелая, грубая рука.

Митя от взгляда просыпается. Веки его разомкнулись, он потянулся. И, встретив близко неподвижные глаза, вздрагивает.

— Опять вперилась! Мать! — кричит он требовательно. — Что пустила эту заразу?! Спать не дает!

Сима поднимается, отходит к печи и садится на пол.

Осенью Митю возьмут в армию. Кто знает, кем он станет, — кем-то станет, дороги открыты — выбирай. Одно известно: в деревню он не вернется — мир большой…

Долгими туманными вечерами Сима будет ходить от дома к дому, подходить к светящимся окнам и неразборчиво мычать: «Мы-ы-тя…» — единственное слово, которое научилась говорить.

Хозяева уже знают, это повторяется каждый вечер, и никто не выходит. Только изредка какая-нибудь сердобольная старушка пожалеет убогую, высунется в приоткрытую дверь и скажет:

— Нет твоего Мити…

Дома Сима будет подолгу сидеть перед печью, иногда встанет, заглянет за занавеску, где стоит пустая кровать, хотя сестра повторяет каждый день:

— Нет Мити, уехал…

Но Сима по-прежнему будет заглядывать за занавеску и ходить по домам.

Дарья тоже не станет жить в Выселках, уедет, и след ее затеряется в далекой стороне. Симу будет встречать мертвый дом, заколоченный старыми досками…

Но это потом, позже, не скоро, а пока Митя пришел рано, включил телевизор, который показывает хоккей из Канады, и гул и волнение далекой страны, пролетев полмира, попадают в избу.

Сима сидит на полу, смотрит на экран и рассеянно, неизвестно чему улыбается.

1976

ПОВЕСТИ

ЗВЕЗДА АЛЬКОР

Среди живых на земле его уже не было. Сознание существовало вне тела — в сумерках, в необъятном пространстве, мерцало едва, как слабая свеча в ночной пустыне.

Из сумеречной пустоты отрезанно, сами по себе, являлись тусклые видения, бессвязные слова, протяжные угасающие звуки.

Иногда глухо доносилась неразборчивая речь и то ли смех, то ли плач — в темноте, рядом и в то же время далеко, не понять где; временами возникали переменчивые, призрачные огни, блеклые колеблющиеся тени.

Последнее, что он помнил, была страшная тряска — кто-то могучий вытрясал из него душу, и удалось, вытряс: набежали росшие на склоне деревья, выросли в мгновение ока и оказались у самых глаз. Машина ударилась о черные стволы, перевернулась и замерла.

Жизнь едва теплилась в нем, сам он об этом не знал. Душа его парила в темноте над ним, прощаясь с телом и как бы пребывая в последнем мучительном сомнении — то ли остаться, то ли улететь?

По размышлении на третьи сутки она вернулась.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Детства Жвахин не помнил. Вернее, не вспоминал, не было нужды. И забыл постепенно, выветрилось из памяти день за днем.

Жвахин помнил свою жизнь с той поры, как отец с матерью разошлись: неделю чувствовал себя беззащитным — на морозе в одной рубахе, — потом решил, что врозь родители ему ни к чему, и повзрослел сразу, сам определил себя взрослым.

По этой причине школу кончать он не стал, хотя оставался всего год, и ушел из дома.

Он отправился в ближний рыбацкий поселок, нанялся матросом на сейнер; жить его поместили в общежитие, шестым в комнату.

Это был старый двухэтажный сруб, из окна был виден берег, в непогоду долетал гул океана. В общежитии жили рыбаки из местных уроженцев, жили вербованные, жили демобилизованные солдаты, осевшие на сезон, да и просто скитальцы, занесенные в эту даль неизвестно каким ветром.

И на сейнере, и в общежитии Жвахин был самым младшим, едва получил паспорт. Дома его все любили, он привык к ласке, думал и говорил книжно, слыл мечтателем и посещал кружок астрономов.

После дома на первых порах ему пришлось круто, народ вокруг был грубый, насмешничал по скуке, и Жвахин не раз плакал украдкой и не спал по ночам, горевал втихомолку, пока не понял, что никто ему не поможет. И терпел пока безответно — зрел.

В ту осень на Дальнем Востоке держалась хорошая погода. Все дни воздух оставался прозрачным — по утрам, на закате и даже ночью; к полудню воздух прогревался на огромном пространстве: в глубине материка, на побережье, на таежном севере, на островах и на юге, у корейской границы.

Рыба в ту осень ловилась на редкость, работали круглые сутки. Ночью и днем ловили на глубине, тралом или заметывали на поверхности кошельковый невод; все потеряли счет времени, спали и ели урывками, впопыхах, а рыба шла, шла — каждый день они набивали трюмы.