Свет на исходе дня

3. Вскоре холмы стали сходиться, и казалось, еще немного — и они перекроют дорогу. Но сомкнуться они не успели: машина пролетела сквозь узкий проем в гряде холмов и вместе с дорогой кинулась вниз. Впереди открылся аэродром.

Сверху отчетливо были видны взлетные полосы, окаймленные длинными многоточиями посадочных фонарей, рулевочные дорожки, стоянки, где вокруг огромных пассажирских самолетов сновали бензовозы, автобусы, электрокары с вереницами багажных тележек, юркие автомобили аэродромной службы, мощные тягачи, самоходные трапы, ремонтные и продуктовые фургоны; цепочки и толпы людей перемещались между самолетами и стеклянным вокзалом.

— Может, и впрямь не стоит возвращаться? — неожиданно спросила Лиза.

— Решено! — обрадовался Бочаров. Он поцеловал руку жены. — Гори оно синим огнем. К черту службу, быт, квартиру!.. Заметано?!

Марьяна повернула голову и посмотрела на мужа.

— Я не против, — улыбнулся Вербин.

Время от времени самолеты ползли по дорожкам, выруливая на полосы или к своим стоянкам, взлетали, садились — неумолчный грохот и безостановочное движение царили на поле; у его края над земляными курганами монотонно вращались и покачивались из стороны в сторону и вверх-вниз антенны радаров.

Иногда низко над горизонтом возникал летящий самолет, робко сближался с землей, крался над ней, проваливаясь понемногу, — просвет между шасси и бетоном таял, пока не исчезал.

По аэродрому то и дело ползли неуклюжие пары: тягач натужно волочил за собой самолет, и самолет на буксире выглядел унизительно — нелепо и беспомощно.

Все бетонное поле было затоплено светом. Ослепительно пылали на солнце стены вокзала, многоэтажные окна вышки управления, вспыхивали ветровые стекла машин, а громадные фюзеляжи и плоскости самолетов горели так, будто сами излучали свет.

— Летим? — спросил Бочаров. — Как, Алеша, летим?

Вербин улыбнулся и ничего не сказал.

— А ему все равно, — ответила за него жена.

— Марьяна, нехорошо! Мужа нельзя продавать, — упрекнул ее Бочаров.

— Это не продажа, ему действительно все равно, — сказала Марьяна. В ее голосе послышалась скрытая злость. — Видишь, он даже не сердится.

На летном поле не прекращалось беспокойное, озабоченное движение, усиливающийся и опадающий гул, приступы спешки, а над всем витала тревога. Ее внушали самолеты, вроде бы вполне привычные и в то же время загадочные; они, как суда в гавани, волновали и были непостижимы и, как суда, манили и будоражили.

— Летим, летим… — повторил Бочаров, как заклинание, и рассерженно погнал машину прочь.

Они продолжали мчаться без цели. Лиза приспустила стекло, ворвался теплый ветер, наполнил машину запахом свежей земли. Бочаров надел темные очки и с непроницаемым видом сидел за рулем.

Неожиданно справа и слева их обогнали два мотоцикла, потом еще два. Первые устремились вперед и заняли место перед машиной, вторые пристроились вровень с капотом. Потом по бокам появились еще два мотоцикла, а два неслись сзади.

— Что им надо? — спросила Марьяна.

— Ничего, — ответил Вербин. — Резвятся.

Мотоциклисты были одеты в плотные куртки, сапоги, красные шлемы с опущенными дымчатыми забралами, сквозь которые неразличимо проглядывали лица; концы длинных цветных шарфов неслись вслед по воздуху, натянутые, как толстые басовые струны, которые дрожали и гудели на ветру.

Мотоциклисты шли с той же скоростью, что и машина, окружив ее со всех сторон, ездоки бесстрашно сидели в седлах, неподвижные истуканы, похожие на марсиан. Казалось, они превратились в одно целое с мотоциклами, двухголовые механические кентавры, бешено таранящие пространство.

Они с ревом пробивали воздух, рвали его в куски, неслись очертя голову, оседлав колеса, вернее, стали кентаврами, у которых ноги превратились в колеса. Машина шла, словно под конвоем.

— Их теперь полным-полно развелось, — сказал Вербин. — Носятся по всем дорогам.

— Ну и что? Жалко, что ли? — спросил Бочаров. — Дети века.

— Они все сумасшедшие, — сказал Вербин. — Голову теряют.

— А мы? — спросил Бочаров.

— Знаете, почему они так носятся? — вмешалась Лиза. — Они наркоманы. Для них езда наркотик. Без этого они уже не могут.

— Лиза, ты философ, — улыбнулся Вербин.

— А ты кто? — вдруг с вызовом спросила Марьяна.

Он давно уже привык к таким внезапным вспышкам неприязни, спокойно взглянул на жену, отвернулся и замер: один из седоков тронул забрало, из-под шлема выбились длинные светлые волосы, открылось миловидное лицо юной девушки, почти ребенка.

— Черт знает что такое, — неодобрительно сказала Лиза. — Рожай после этого детей. Дома наверняка не знают, где она.

— Неважно, — сказал Бочаров. — Не имеет значения.

— Что? — удивилась Лиза.

— Все! — отрезал он, нажал сигнал и, не отпуская, рванул машину вперед.

Мотоциклы вильнули в сторону и отстали; строй их сломался, они отчаянно неслись следом, обгоняя друг друга, как стая гончих, травящих зверя.

— Быстрей, быстрей! — блестя глазами, сказала Марьяна.

Бешено вращались колеса, летели и бились на ветру цветные шарфы, седоки, пригнувшись, дырявили воздух красными шлемами, похожими издали на большие капли крови.