Свет на исходе дня

Это было прекрасное ощущение вольного пространства. Все, что держалось грузом в их днях, померкло, и вдруг открылась надежда. У них был выбор, которого они не имели каждый день, а что человеку нужно, кроме возможности выбора? У них был выбор, и этим сказано все: то была свобода. Так им казалось.

Через минуту они весело и раскованно мчались по гладкой дороге, тугой теплый ветер упруго бил в окна. По сторонам тянулись поля, замкнутые на горизонте холмами, широкое открытое пространство, залитое солнцем; на сердце у всех было легко, весело, беззаботно, унеслись назад все тревоги, проблемы, невзгоды, тусклая цепь забот, пустота дней, монотонные недели — канули и забылись. Теперь был праздник.

Они не знали, куда едут. Всеми овладели чудесный, безмятежный хмель, блаженная легкость, веселая, детская беззаботность, радость ожидания и предвкушение счастья. Это было прекрасное состояние независимости, праздника и волшебного сна, которое на городском жаргоне именовалось «кайф», — они поймали его и погрузились в него.

Итак, они ехали куда глаза глядят. Стоял май, суббота, первая погожая неделя, приветливые дни после долгого ненастья. А впереди предстояло еще лето, целое лето, сулящее тепло и стойкое расположение природы.

По обеим сторонам дороги тянулись темные, вспаханные, жирные поля и медленно разворачивались освещенные солнцем холмы, покрытые нежной матовой зеленью, похожей издали на короткий ворс. Дорога бешено разматывалась, взлетала на пригорки и падала вниз; дальние холмы неодолимо стягивались к шоссе.

— Надо бросить все и жить в дороге, — неожиданно сказал Бочаров.

— Хочу в пампасы, — насмешливо заметила его жена.

— Надо уходить из городов, — повторил он настойчиво.

— Снимем на лето дачу, — отозвалась она, как эхо.

— К черту дачи! В дорогу! В дорогу!

— Неужели ты бросишь хоккей, пивную и шашлычную?

— Уходить нужно всем вместе. Колония на колесах.

— Итак, мы все увольняемся, бросаем квартиры, продаем мебель… Кстати, туалетную бумагу с собой будем брать? — спросила Лиза. — Если да, нужно запасаться.

— Ты все опошлишь. Я думаю, как освободиться, а ты… — сказал Бочаров обиженно. — Если на то пошло, можно от всего отказаться.

Машина по-прежнему стремительно мчалась вперед, точно они имели цель и спешили к ней.

— А что ни говорите, в этом есть смысл, — сказала вдруг Марьяна. — Иной раз так тошно… Хочется все бросить.

Впереди небо было прочеркнуто белым инверсионным следом. Серебристая игла тянула его за собой, прошивая небо, словно нитью; хвост нити был распушен и медленно таял маленькими легкими облачками.

— Мы здесь, а он там, — сказал Бочаров. — Интересно, для него это работа или полет?

Они представили высоту, скорость и пилота в тесной кабине, одетого в высотный костюм — гофрированный скафандр, округлый шлем с темным солнцезащитным забралом, высокие летные ботинки, — одиноко летящего вдали от земли и словно отринутого ею, одного в ледяном пространстве, в беззвучии, в слепящем сиянии солнца среди темного фиолетового неба.

Вскоре они уже не думали о нем. Давно прошли времена, когда люди восторгались скоростью и высотой, теперь никого нельзя было удивить.

Они продолжали мчаться, спроси у них — куда? — они бы не смогли ответить. Цели у них не было, смысл заключался в самой дороге.

Нет, они отнюдь не были прожигателями жизни, всегда оставались серьезными оседлыми людьми, вполне благопристойными, ходили каждый день на службу, имели квартиры, в одно и то же время принимали пищу, регулярно мылись, смотрели телевизор, чистили зубы, старались получше одеться, читали газеты, любили комфорт, имели упорядоченную семейную половую жизнь, всегда и везде вели себя с тактом, зная во всем толк и меру. Любому и каждому было видно, что люди они благоразумные, основательные, уравновешенные, не склонные к взрывам и метаниям; они любили надежную определенность и твердый смысл и терпеть не могли ничего неопределенного, приблизительного, неуправляемого, какого-то легкомыслия или чего-то излишнего и чрезмерного. Глядя на них, каждому было ясно, что тут и речи быть не может о неприкаянности, забубенной непутевости… А кому это нравится? Серьезному человеку, если он не вздорный, неуравновешенный юнец и не бродяга, свойственно стремление к устойчивому благополучию и стабильности. Так оно и было.

Но почему же иногда, иногда вдруг, редко и необъяснимо, у них возникало смутное недовольство — непонятно чем, какое-то внутреннее неудобство, невнятные беспокойные желания, безотчетная тревога и зыбкое, неопределенное влечение? Они садились в машину и ехали куда глаза глядят.

Итак, вокруг необъятно чернела вспаханная земля, тучная, влажная пашня, сулившая плодородие; ее бездонная чернота подчеркивала чистоту и свежесть воздуха, настоянного на свету, который невесомо густел над полями.

Дорога надвое рассекала всю просторную долину, вокруг поднимались холмы, покрытые ранней зеленью, и казалось, что вдали, над полями, клубятся зеленые облака.