Свет на исходе дня

— Да, я сказал.

— Тогда это назло. Она нарочно пришла с ним сюда.

— Ну конечно, — вмешалась Лиза. — Конечно! Неужели не понятно?! — Она встала и ушла.

На ринге продолжался следующий бой, зал то погружался в озноб, то замирал. Все, кто сидел здесь, забыли свою обычную, повседневную жизнь, каждый жил только тем, что видел сейчас перед собой.

3. Позже Вербин и Бочаров вышли в фойе, где их встретила Лиза. Вербин понимал, что они что-то затеяли, все эти уходы и появления имели какой-то скрытый пока смысл.

Само собой получилось, что они направились в кафетерий, и здесь Вербин увидел Марьяну. Она сидела рядом с молодым щеголеватым мужчиной спортивного вида, волосы его были аккуратно расчесаны на пробор и блестели. Он что-то говорил, Марьяна слушала, наклонив голову, и даже издали было видно, как он старается понравиться ей. Когда прошло первое замешательство, их новый знакомый сказал с некоторой застенчивостью:

— Я очень рад, друзья Марьяны — мои друзья.

Бочаров с серьезным видом наклонил голову, показывая, что они признательны и польщены. Конечно, он оценил возвышенное значение момента, был церемонен и обходителен, как дипломат на приеме, лицо его выражало предельное внимание и готовность к высокому общению.

— Я хотел бы, чтобы вы сегодня были моими гостями, — продолжал Х.

Марьяна оставалась невозмутимой — молчаливой и неподвижной. Бочаров и Лиза посмотрели на Вербина, ожидая ответа, словно только от него зависело, состоится этот день или нет, так что тому ничего не оставалось, как пробормотать: «Я не против», после чего Бочаров с прежним серьезным видом наклонил голову и внушительно, но скромно сказал: «Мы принимаем ваше приглашение».

Все вместе они вернулись в зал. Х. был со всеми приветлив, но особое внимание уделял Марьяне, с которой сидел рядом; он то и дело интересовался, хорошо ли ей видно, предлагал пересадить, и даже в напряженные моменты боя, когда весь зал ходил ходуном, он поворачивал к ней лицо и молча смотрел в упор преданными глазами.

Когда в зале становилось особенно шумно, Х. бдительно поднимал голову и озирался, как бы беря на себя всю заботу о ее безопасности. Воздух вокруг сотрясали крики, мелькали вздернутые руки, орали разверзнутые рты, но он сохранял холодную, строгую трезвость и внимательно смотрел по сторонам, преисполненный ответственности за неприкосновенность Марьяны. Похоже было, он готов дать отпор всему залу. При этом лицо его становилось напряженным и приобретало строгое и гордое выражение, как у часового, приставленного к важному объекту.

После бокса они шли коридорами и стеклянными переходами, пока не оказались в здании катка, где вахтеры сдерживали толпу. Но их сразу пропустили, едва они приблизились, и пока они пробирались в тесноте, Х. бдительно следил, чтобы никто из толпы и пальцем не коснулся Марьяны.

Они очутились в большом холодном, темном зале, под крышей которого одиноко горел маленький дежурный фонарь, в его свете, слишком слабом для такого огромного и темного помещения, молочно белел и мерцал лед. Над полем круто поднимались ряды трибун, неразличимые в полумраке, — вся эта емкая сумеречная пустота была плотно наполнена холодом. Трудно было поверить, что за стенами сейчас припекает солнце и густой знойный воздух колеблется над раскаленным асфальтом. Х. тут же решительно снял пиджак и набросил его на плечи Марьяны. Было ясно, что он поступил бы так, чем бы ему это ни грозило, даже с риском для жизни: он обязан был так поступить — он это сделал.

В проходе появились игроки в форме, стуча коньками об пол, — они не спеша выходили на лед и медленно раскатывались, держа в руках клюшки. Внезапно над полем вспыхнули фонари, и лед поразил своей гладкой, чистой, нетронутой белизной и яркой цветной разметкой.

Х. вполголоса называл Марьяне игроков, со стороны казалось, что он поверяет ей что-то свое, сокровенное. Даже тогда, когда он молчал, молчание его было таким значительным, что Марьяну как бы окутывало плотное и заметное на ощупь покрывало внимания.

В дни игр здесь не оставалось свободных мест, горели все фонари, и зал общим дыханием отзывался на каждое движение игроков — зал то утопал в счастье, то погружался в горе.

С некоторых пор календарный год во всем мире делился не астрономически, как тысячи лет прежде, а на два сезона — хоккейный и футбольный. Интересный матч превращался в великое событие, его с нетерпением ждали, потом долго вспоминали, а некоторые помнились годами.

В час решающих встреч пустели улицы городов, скользя взглядом по окнам, можно было без ошибки угадать одну и ту же картину — зрителей, внимающих магическому экрану. Казалось, вся земля пустеет на время, а все население превращается в зрителей. Трубный глас конца света, придись он на время матча, не был бы услышан, всем попросту было бы не до него.