Свет на исходе дня

— Непонятны. — Он застенчиво посмотрел на Вербина снизу вверх. — Не знаю, чего от вас ждать. — Он потупился, точно решая, стоит ли продолжать. — Сейчас вообще много людей, которых я не могу постичь. Образованны, умны, дело свое так знают — ну просто насквозь! А вот… как бы вам объяснить… — Он развел руками. — Нет, просто не скажешь. Лучше я вам историю расскажу. Потерпите, — попросил он и умолк, как будто собираясь с мыслями. — Я, знаете, учился заочно, да и то институт в провинции был, большие города я почти не посещал. И вот однажды пришлось мне поехать в Москву. Остановился у дальних родственников в Покровском-Стрешневе, может, знаете, там еще парки кругом. И вот вышел я как-то вечером погулять. Часов десять было. Мороз, снег поскрипывает. Пусто, тихо, вроде и не Москва. Добрел я до площади, там институт этот знаменитый атомный и памятник на площади, голова огромная. Глыба. Замысел понятен, но уж очень страшно. Ну вот… Обошел я памятник, иду дальше. Мирно, тихо, спокойно, я никого не трогаю, меня никто… Да там и людей почти не было, пара одна только, что-то на саночки грузят, узел какой-то. И собака с ними, не знаю, какой породы, но крупная довольно. Ее женщина на поводке держит. На меня они внимания не обращают, я на них тоже не смотрю, шагах в пяти мимо иду. Вдруг эта собака на меня кидается. Я прямо остолбенел — неожиданно очень. Поводок на всю длину вытянула, чуть-чуть до меня зубами не достает. А я и отступить не могу, там вал снежный вдоль бровки тянется. Словом, прижала она меня. А женщина спокойно так стоит, смотрит. Я ей говорю: «Успокойте собаку» — она вроде и не слышит. Пес по-прежнему на меня кидается, я ей снова: «Заберите собаку» — она и ухом не ведет. А мужчина и вовсе внимания не обращает, узел свой на саночки устраивает. Тут я крикнул в полный голос: «А ну, возьмите собаку!» Тогда она оттянула немного, а у самой вид удивленный: мол, в чем, собственно, дело? И отвернулась. Вроде бы ничего не произошло, а я ей неинтересен. Слова не сказали. Не было у них ни замешательства, ни огорчения, не смутились ничуть, вообще ничего. Их и не интересовало вовсе, каково мне, как будто их собака на столб кинулась. Меня просто поразило: неужели им безразлично?! А вдруг я больной, мне волноваться нельзя, или, скажем, после инфаркта, не дай бог, или еще что-то? А может, я старик немощный? После такого испуга с человеком что угодно произойти может. А был бы на моем месте ребенок или женщина беременная? Всю жизнь испортить можно. А эти… Хоть бы спросили, все ли в порядке. Да и вообще нехорошо, когда собака просто так на людей кидается, хозяева следить должны.

Родионов умолк. Они оба стояли не двигаясь, как будто вслушивались в тишину. Вначале Вербин испытывал досаду оттого, что голос нарушает тишину, но потом он почувствовал, что не Родионов, а он, он сам чужд и посторонен всему вокруг, тогда как Родионов остается своим и его тихий, сбивчивый голос сродни признакам этой ночи — туману, холоду, сырости, тишине…

— Ладно, постоял я, подождал, может, хоть «извините» скажут. Нет, на меня даже не смотрят. Знаете, досада меня взяла. Досада и удивление. Что за люди? Спрашиваю у них: «Что ж вы собаку на прохожих спускаете?» Вы бы видели, как они удивились. «Почему, спрашивают, спускаем? Ей команды «фас» не было». Еще чего не хватало, чтобы они людей травили. А женщина мне объясняет: «Ей команду «стеречь» дали, видите вещи на санках, она все правильно делала». Понимаете? Собака все правильно делала! «Правильно? — спрашиваю. — А вы?» Они еще больше удивились: «А что мы? Мы вас не трогали». Знаете, я, честно говоря, опешил. Пялюсь на них и слов найти не могу. Думаю: кто из нас ненормальный, я или они? Наверное, я. Не могу я постичь их логику. Не доходит до них ничего, а увещеваниями таких не проймешь. И захоти я им объяснить — не смогу, ввек не поймут. Они бы на меня как на идиота, посмотрели. А ведь действительно, можно спросить: из-за чего сыр-бор? Что произошло? Верно? О чем речь? Потом они эти саночки в гараж свой повезли, я номер записал, потом справки навел. Карташов Константин Борисович, научный работник, работает в институте атомной энергии… — Родионов умолк. Он хмурился, озабоченно озирался, потом заметил с печалью: — Может, он в атомной энергии семи пядей во лбу, звезды с неба хватает, впереди всех идет, а все-таки в люди он не выбился — душой не вышел. Человеком не стал, так, физиком только и остался. — Он снова помолчал и продолжал: — Я ведь их не наказать хотел, да и за что? Не могу понять, откуда это пошло. Люди учатся, институты сложные кончают, университеты… Образование получают, дипломы, знают много мудреного, диссертации защищают. А по-человечески, здесь… — Родионов пальцами тронул грудь, — они ведь совсем неграмотные, жестяные какие-то. — Он улыбнулся грустно. — Вот и выходит, что все напрасно, вся учеба, дипломы, степени…

— Вы считаете, я такой же? — спросил Вербин.

— Я не знаю, — тихо ответил Родионов.