Свет на исходе дня

— Заложным по ночам неймется, — продолжала старуха. — Они свой срок, который им при рождении для жизни отпущен и который они не дожили, добродить за гробом должны. Как добродят, угомонятся и покой получают. А до тех пор по округе шастают. Солнце зайдет — они встают. Петух утром прокричит — они хоронятся.

— А почему на болоте? — спросил Вербин.

— Земля их не принимает, она только чистое держит. Ежели их зарыть, она их в себе не оставит. И гневается то холодом, то ненастьем… Оттого они воды держатся, вода им приют дает. Болото для них в самый раз. Из воды им и выбраться труднее. Потому, где сухо, их могилы водой поливают, слыхал?

— Не слыхал, — ответил Вербин.

— Ну да, откуда… — согласилась хозяйка. — На могилу заложного нужно камней набросать, хворосту, сена, соломы… Всякий прохожий или проезжий должен бросить хоть малость какую — полено, сук, ветку, травы клок, камень… А не то заложный за ним гнаться будет.

— Как же узнать, чья могила? Вдруг не на ту бросишь? — сдерживая улыбку, спросил Вербин.

— Хоронить их положено на месте смерти. А если перенести, семь лет на то место ходить будет. В старое время их на перепутье хоронили, где дороги расходятся. Он тогда, если встанет, куда идти, не поймет, собьется. Ну и кружит вокруг. В народе говорят, перепутье — бесовское место. Я б тебе многое могла рассказать. Как кого из нечистых зовут, кто из них где встречается, как узнать да как избавиться… И про домовых, и про лешего… У нас «щекотун» говорят. И как вызвать, как поговорить без вреда… Только это грех.

Он слушал ее снисходительно, как взрослый ребенка, не мог же он, в самом деле, принимать всерьез ее рассказ, но он старался остаться серьезным, чтобы не показать ей своей иронии или насмешки.

Вероятно, все же она почувствовала его отношение, догадалась или поняла, и когда он попросил продолжать, она ответила:

— Да что говорить, батюшка, ты ведь не веришь, — и добавила еще раз огорченно: — Не веришь. А про себя смеешься.

— Я не смеюсь, — сказал он, пораженный ее чутьем.

— Смеешься. Ладно, бог с тобой, я не сержусь. Я ведь тебя остеречь хочу. Болото — грешное место, побережись. Хоть и не веришь, а все ж…

— А вы верите? — спросил он.

— Я знаю, — ответила она просто. — У нас все знают.

Было тихо, света они не зажигали. Сквозь решетку из печи падали маленькие раскаленные древесные угольки, в полумраке они подолгу светились красными огоньками.

На мгновение Вербину показалось, что сместилось время. Весь мир был погружен в полумрак и тишину. Не было ни радио, ни электричества, ни моторов, не было дорог, на месте городов росли глухие леса, и только красноватый колеблющийся свет очагов освещал редкие жилища. Он протянул руку и зажег свет. В кухне стало светло, на потолке и стенах исчезли слабые отблески печного огня. Вербин прошел в комнату и включил телевизор, гул и дыхание далекого стадиона наполнили старый дом.

4. Ужин был готов. Вербин и хозяйка сели за стол. Родионов не приходил, видимо, был занят в колонне; Вербин подумал, что вернется домой и все пойдет своим чередом, давно заведенным порядком, наезженным и привычным, — комфорт, удобная оседлая жизнь, а потом они поедут на юг, к морю, где тоже все было знакомо. Все было определено, известно наперед — не жизнь, а цепь сезонов: весенне-летний, осенне-зимний… И никогда больше не увидит он эту старуху, не будет сидеть в сумерках под ровное гудение печи, в прошлое канут лес, и деревня, и дом лесника, и миловидная девушка, от которой даже на расстоянии исходит ощущение свежести и прохлады.

Спать Вербин лег рано. Родионов еще не приходил. Вербин проснулся среди ночи — то ли от чужого присутствия, то ли сам по себе. Он встал и вышел напиться. При свете керосиновой лампы Родионов ел в кухне холодный ужин. Он посмотрел на Вербина, ничего не сказал и продолжал есть. Вербин деревянным ковшиком зачерпнул в ведре воды, напился и вернулся назад. Но сон ушел и не приходил.

Вербин лежал, глядя вверх, за перегородкой тихо дышала хозяйка; он слышал, как, бережно ступая, вошел Родионов, как разделся и лег.

Немая светлая ночь окутывала дом. Было тихо. Вербин лежал, и постепенно, незаметно для него самого, в полной тишине, которая царила вокруг, он стал различать неприметные звуки: скрипы, шорохи, слабый стук, шуршание, легкое потрескивание; звуки шли из бревен, от половиц, досок, балок, как будто кто-то осторожно бродил по дому, шарил по стенам и потолку или стоя переминался на месте.

По ночам темный дом жаловался на свою старость. Это был древний, рассохшийся дом, страдающий от холода и ночной сырости, и если не спать, кажется, кто-то неопределенный, похожий на серое облако, на клок тумана или на бесформенную тень, крадучись обходит дом.

Вербин встал, вышел в сени, сунул ноги в большие, обрезанные по щиколотку валенки, набросил на плечи висевшую на гвозде старую длинную шинель и вышел во двор.