Свет на исходе дня

Вербин остановился и прислушался: сквозь голоса птиц прорезался непонятный посторонний звук, то ли шорох, то ли чье-то дыхание. Он осмотрелся, но ничего не заметил и пошел дальше. Все было в лесу по-прежнему, и в то же время что-то переменилось: Вербин почувствовал чужое присутствие. Был ли это человек, таящийся в зарослях, или зверь, или сам лес насторожился и напрягся в непонятной тревоге, сказать было нельзя. Все оставалось вокруг неизменным, и все же он внятно ощутил чье-то пристальное внимание. Он снова замедлил шаги и осмотрелся, потом снова двинулся дальше. И вдруг резко остановился и, круто повернувшись, направился к густому орешнику. Не сводя глаз с кустов, он медленно приблизился к зарослям, готовый к любой неожиданности, в орешнике было пусто. И только одна ветка, усыпанная мелкими зелеными орехами, покачивалась слегка, то ли тронутая чем-то, то ли сама по себе.

Он продолжал идти. Повсюду на земле, на кустах и деревьях переливались зыбкие блики, в кронах часто вспыхивало слепяще и гасло солнце, пестрая непрочная тень невесомо держалась между стволами, продырявленная во многих местах светом.

Вербин перешел мостик над оврагом, три бревна без перил, внизу с плеском бежал ручей. Мостик был узким, и появись кто-нибудь навстречу, разминуться удалось бы с трудом. Вербин пересек его и поднялся по склону.

За деревьями показалась усадьба, дом и постройки. Вербин приблизился и остановился: во дворе дочь лесника перебирала ягоды. Он вдруг поймал себя на том, что не решается выйти.

С ним никогда не было ничего подобного. Поступки обычно определялись твердым смыслом и целесообразностью, он всегда делал то, что считал нужным; конечно, было бы естественным поздороваться с этой девушкой, но он по непонятной причине не решился. Он всегда знал, как вести себя с разными людьми, о чем говорить — что спрашивать и что отвечать, но сейчас он был в полном неведенье, и заговори она с ним, для него это было бы как в первый раз — не с ней, а вообще как впервые в жизни. Так далека была от него эта девушка, так незнакомы были ему ее жизнь и существование, что понять им друг друга, он чувствовал, возможности не было.

Она сидела к нему боком, напевала тихо, он видел ее профиль, легкие светлые волосы, открытую шею; ее голос не нарушал тишины, отчетливо он звучал лишь здесь, на поляне, где стоял дом, а дальше голос сливался с щебетом птиц, с шелестом листьев, с шорохами — терялся среди деревьев.

Вербин мог поручиться, что никогда прежде не слышал ее голоса, и в то же время ему казалось, что он знает его. Неопределенное чувство повторения того, что уже было когда-то, скреблось внутри. Он смотрел и слушал. Даша высыпала на расстеленное полотно остатки ягод, подхватила корзины и скрылась в сарае. И тут к Вербину снова вернулось ощущение, что он не один. Он резко обернулся, как бы стараясь поймать кого-то взглядом, но никого не увидел. Было пусто, а если кто-то и присутствовал, то обладал таким даром скрываться и красться, что не городскому жителю это было заметить; а может, этот соглядатай умел становиться невидимым или превращаться в деревья, кусты или траву.

Вербин обвел взглядом густые заросли покрытой желто-белыми метелками бузины, цветущей белыми зонтиками калины и колючего боярышника, повернулся и пошел прочь.

2. Полдня он бродил по лесу. Заблудиться он не боялся, у него была карта. Послеполуденный зной стал спадать, когда Вербин спустился с холма и вышел на болото. Впереди лежала покрытая толстым слоем моха равнина с редкими приземистыми соснами и низким сучковатым кустарником. Он услышал голоса и увидел деревенских женщин, которые, переговариваясь, собирали в корзины ягоды. Рассказывала одна из женщин:

— А я ему говорю: «Да что ж ты за мужик такой, вроде дурачка. Мне нужен человек самостоятельный, а ты скачешь туда-сюда и руками машешь…» — Краем глаза женщина заметила высокую неподвижную фигуру, стоящую перед зарослями, и испуганно дернулась: — Ах!..

Все остальные тут же выпрямились и застыли в страхе.

— Фу-ты, черт, напугал! — Рассказчица перевела дух. — Рази ж можно так? Застыл, как пень, и молчит.

Она была лет тридцати, с высокой грудью и крепкими ногами и сразу бросалась в глаза своей статью и осанкой, было заметно, какое у нее сильное тело, и даже издали в ней ощущались живая плоть и неукротимая веселость характера.

— Что молчал-то? — спросила она.

— А надо было кричать? — улыбнулся Вербин.

— Не кричать, голос подать. Мог бы и поздороваться, аль не обучен? — спросила она насмешливо. — А, городской?

— Так ведь незнакомы, — ответил Вербин.

— А у нас все здороваются. Привыкай, раз уж приехал. Ты, говорят, начальник?

— Нет, — сказал Вербин.

— А что это ты по болоту шалаешься? — спросила старуха.

— Что значит шалаться? — переспросил он.

— Экий ты… — засмеялась первая. — Шалаться — значит без дела бродить.

— А вы здесь по делу? — усмехнулся он.

— А как же! — вмешалась третья. — Чего б ради мы сюда пошли? Вот, — она показала на большие корзины с красновато-желтыми ягодами.

— Что за ягода? — спросил Вербин.