Он минует ульи и продолжает обход; лицо его обращено вверх, он изучает и оценивает урожай яблок, груш, слив. Эти края не благоприятны для фруктовых деревьев, земля бедная и очерствевшая от своей участи, небеса суровы, коварно ударяют поздние заморозки, пагубные для цветенья, но декану благодаря неусыпной заботе все же удается снимать урожай, возбуждающий удивление и зависть всех, кто собирает в своих садах корзинками, тогда как он носит коробами.
Кто-то зовет его со стороны стены, выходящей на шоссе, где сад спускается ниже уровня окрестностей. Здесь стена, изнутри достигающая трехметровой высоты, снаружи подымается едва до плеч взрослому мужчине. Это — излюбленный путь мальчишеских налетов на приходский сад, но священник, который раздает большую часть урожая, не имеет ни малейшего желания отдавать его на милость бытеньских сорванцов, и поручил охрану сада двум дьяволам в собачьей шкуре.
— Добрый день. — За стеной кто-то кланяется, приподняв шляпу. — Можно к вам?
— Вы, как всегда, желанный гость.
Бургомистр прыгает через стену и пружинисто, мягко опускается на газон. Декан идет ему навстречу.
— Вход, прошу прощения, с другой стороны. Кто прыгает через забор, указывает путь греху.
— Сегодня, кажется, я только этим и занимаюсь. Я поддался искушению и ввожу в искушение других.
Отец Бружек ведет своего гостя к стволу старого ореха, который он спилил весной. На это дерево, которое цвело и плодоносило в приходском саду до самой своей смерти, он имел особые виды и ежедневно творил одну просительную молитву об исполнении своего плана.
Пока же орех здесь сохнет и может служить скамьей для дружеских посиделок. Бургомистр постучал по нему согнутым пальцем; он любит благородные деревья и собирает их. Он едва не забывает, зачем пришел.
— Что вы будете делать с этим орехом? Я бы его у вас купил.
— В отношении его у меня свои планы.
— Новая скамеечка для молитв?
— Нечто большее. Я подумываю о статуе патрона нашего храма. Но денег пока не хватает.
Бургомистр снимает шляпу и кладет на дерево рядом с собой.
— Неплохая идея. Договоримся со скульптором, остальное беру на себя.
Священник изумленно посмотрел на него.
— Благодарствую. Ничего подобного я от вас не ожидал. Конечно, вас это не обеднит. Но мне всегда казалось, что я вас хорошо знаю, поэтому-то меня и удивляет ваше решение.
Бургомистр вдруг развеселился и засмеялся.
— Даю слово, я еще не слыхивал благодарственной речи лучше этой. Надеюсь все же, что мое предложение не будет отвергнуто.
Отец Бружек смущается, чувствуя, что зашел слишком далеко.
— Сказал, что думал, — бормочет он. — Вас ведь не обманешь и не проведешь.
— Может быть. Но я и сам чувствую, что должен объясниться. Разве не бывает такого, что человеку требуется как-то выразить свою благодарность богу за спасение? У меня действительно не было подобного намерения, но я ухватился за представившуюся мне возможность.
Священник удрученно вздыхает.
— Слышать такое из ваших уст, это для меня слишком. Дайте сигарету, я не беру с собой, когда иду в сад.
Бургомистр вынимает золотой портсигар и, прежде чем открыть, смотрит на него в задумчивости. Когда оба закуривают и выдыхают первую затяжку, декан говорит:
— Вы сегодня были спасены?
Посетитель кивает:
— Я был спасен слюной, которая попала не в то горло в проспиртованной алкоголем глотке. Слышали вы когда-нибудь нечто более странное?
— Странность ничего не объясняет. Слюна, комар или скала, которая рушится и рассыпается в прах, — все едино. Размеры имеют значение только для нас. Но я верю, что с вами случилось что-то очень серьезное, потому что иначе вы бы сюда не пришли. На мой взгляд, сегодня вы похожи на человека, который повстречался с призраком.
— Со мной случилось нечто худшее. Я встретил самого себя.
Священник смотрит на дымок, поднимающийся к кроне яблони над их головами. Синеет, коричневеет, золотится, расплывается, исчезает. Дым. Но слова, которые будут сказаны сейчас, не исчезнут. Они будут, пока живы он и бургомистр, а может, переживут и их, запечатлевшись в памяти божьей. Отец Бружек произносит со знанием дела:
— Иногда такая встреча бывает особенно отвратительной.
— Хотел бы рассказать вам о ней. Вы — единственный человек, который может меня выслушать, и… какой вывод вы сделаете, в конце концов не важно. Я должен кому-то рассказать, чтобы быть уверенным, что со мной этого уже никогда не повторится, понимаете? Тогда я не найду в себе смелости, потому что всякий раз буду вспоминать, что об этом знает еще кто-то.
— Не знаю, что вы хотите мне рассказать, но остальное мне известно. Края, в которые вы хотите меня увлечь, кажутся неприступными только людям без веры. Этой болезнью вы еще не страдаете?
Рудольф Нольч бросает окурок сигареты на траву, но молчит.
— Как священник я обязан избавить вас от вашего бремени или помочь вам его нести. Вы хотите исповедоваться?
Бургомистр нахмурился.
— Я пришел к вам не как к священнику. Мне нужен мужчина.
— Не люблю этого разделения и с полным правом мог бы вам отказать. Но все равно, говорите.