Свет тьмы. Свидетель

Гибнет ее мечта о Кленке-искупителе, который должен бы снять проклятье с нажитого богатства, я слышу этот разрушительный грохот и обязан спешить и расшвырять все, что еще уцелело от этой мечты, чтобы камня на камне от нее не осталось.

— Впрочем, мне вообще представлялось лишним и унизительным отдавать письмо. Ведь все-таки никто, кроме самого Кленки, не мог вернуть его, раз он вообще от Здейсы не переселялся.

Тетя согласно кивает.

— Да, да, Маркета мне тоже говорила об этом. Но представь себе, она не хочет и не может в это поверить! И в моей голове это тоже как-то не укладывается. Ведь в таком случае Кленка — настоящий подлец. А мне представлялось, что более порядочного человека я не встречала. Дикий, чудной, беспокойный — это так. Но во всем прочем — само достоинство и благородство. Если бы только узнать, как все обстоит на самом деле и где тут правда.

Я полагаю, мне ясно, что творится у нее в душе. Прежде всего она сомневается, принять или не принимать невероятное, говорю я себе, ею владеет ужас перед крахом собственных иллюзий, боязнь признать ошибку. Она не говорит, что не верит мне, но и поверить не смеет. И тут я чую, что именно сейчас, сию же минуту должен рассеять последние остатки ее сомнений и раз и навсегда убедить в своей правдивости.

— Я не знаю, тетя, каков Кленка теперь, но мальчишкой я знал его очень коротко. И помню, что мальчишки считали его ненадежным товарищем и сам он часто менял приятелей. Конечно, это могло измениться. Я только хотел бы тебя убедить, что все рассказанное мной сегодня — чистая правда. Можешь мне поверить. Я понимаю, это ведь чересчур серьезно, чтобы тут допустить малейший подвох. Могу присягнуть, что говорил одну только чистую правду.

Тетя слушает меня с каким-то отсутствующим, устремленным куда-то вдаль взглядом, ее правая рука непрестанно теребит крестик. Слово «присягнуть» заставляет ее вздрогнуть, словно она его испугалась.

— Присягнуть? Нет, нет. Не нужно.

Но тень матушки словно положила руку на мое плечо. Ты помнишь, как решительно и без колебаний выдвинула она свою ложь, поставив преграду между тобой и твоим отцом, когда старый Прах слетел с лестницы? Я сползаю с кресла, паркет гудит у меня под коленями, и я поднимаю руки, чтобы поклясться. Я сам себе верю настолько, что на глазах моих выступают слезы, а голос прерывается от рыданий.

— Тетя, памятью матушки моей и распятием на твоем кресте клянусь, что все рассказанное мною сегодня, — правда, правда и еще раз правда.

Тетя отступила от меня на шаг, на два, глаза у нее застыли, рот раскрылся в немом вскрике. Сам того не сознавая, я полз за ней на коленях. И в тот миг, когда моя воздетая вверх рука потянулась к ее крестику, она рванула его, тонкая золотая цепочка порвалась и соскользнула ей под платье, а тетя, стиснув крестик в плотно сжатом кулаке, спрятала его за спиной.

— Он поклялся. Боже мой. Ты поклялся! — И, отступая неустанно, не спуская с меня помертвелого взора, тетя добралась до дверей и вышла из комнаты.

Я помню только, что долго еще стоял на коленях, тщетно пытаясь осознать значение и смысл того, что тут недавно разыгралось, и уж не скажу, как забрался обратно к себе на чердак.

Что это было? Что означал тетин ужас перед моей клятвой и ее внезапный уход? Сломило ли ее крушение их с Маркетой надежд? Даже ночь, вернейшая моя наперсница, не могла мне дать ответа, рассвет застал меня еще в платье, с упорством отчаяния подбрасывающим денежку своих сомнений. Орел или решка? Выиграл я или проиграл?

XV

— Что это ты сегодня так плохо выглядишь? — спрашивает меня дядя, когда мы утром встречаемся перед еще не открытым магазином.

Я благодарю бессонную ночь, это она извела меня, будто чересчур требовательная любовница. Сегодня мне в магазине не выдержать, узнать бы, по крайней мере, как там у Кленки с Боженой. Утром беспокойство мое несколько улеглось, а может, острия волнений притупились, перенапрягшись, и все-таки именно теперь, когда до победы рукой подать, я не могу избавиться от ощущения, будто за мною кто-то неустанно крадется.

— Зуб болит. Всю ночь заснуть не мог.

Дядя поглядывает на меня с несколько высокомерным сочувствием, расчесывая свою бородку пальцами, смеется здоровым смехом самоуверенного, никогда в жизни не болевшего человека.

— Это все воскресная весенняя прогулка шутки шутит. Хлопот с вами не оберешься, экие вы хрупкие создания. Маркета падает в обморок, жена берет порошки, голова у нее, видишь ли, раскалывается, а тебя мучат зубы. Не суйся сегодня ко мне в магазин и сыпь к доктору.