Свет тысячи звёзд

– Очень, – она садится на плед, скрестив ноги, и отламывает кусочек хлеба. Ее голод вернулся. Возможно, потому что мы достаточно далеко от намеков Бекки и Уилла относительно моей неспособности к серьезным отношениям. Открываю бутылку эля и протягиваю ей одну. Кроме того, я чувствую грызущее чувство моего пустого желудка, в котором плавает только утренний кофе и которое заставляет меня поесть, прежде чем что-либо выпить. Я усмехаюсь, видя, что Харпер тоже ест без сожалений. Мне нравится, что она не подсчитывает калории или воротит нос от половины предложенной еды. Она просто наслаждается ей, пока мы разговариваем. Есть люди, с которыми разговоры подобны спазму. С Харпер же говорить настолько легко, как и превращать хорошую историю в фильм.

Харпер никогда не была в Нью-Йорке. И я стараюсь передать ей всю атмосферу Большого яблока и вызываю у нее смех своими описаниями. Я беру ее с собой на улицы Верхнего Ист-Сайда. К моему постоянному продавцу хот-догов. В дом, где я вырос и в котором, помимо всех ужасных воспоминаний, есть чертовски много хорошего. Харпер в свою очередь рассказывает мне о своем папе. Мой старик с ним бы поладил. Они оба без ума от комиксов, и немного этой слепой любви было передано нам. Мы говорим о вселенной Марвел, о гениальных хитростях и запретных зонах, за которые ответственные должны быть распяты. И даже когда мы, наконец, становимся сытыми и сонными, тишина все равно приятна. Я никогда не думал, что когда-нибудь скажу это. Но я мог бы целыми днями находиться в акустическом вакууме, если бы голова Харпер лежала при этом на моем животе, а мои пальцы были переплетены с ее.

Я чувствую ее спокойное и размеренное дыхание, и как бы само по себе мое принимает тот же ритм, медленно погружая в сон, который я пропустил прошлой ночью.

* * *

Эмма лежит на кровати. Уткнулась носом в одну из книг, которые она сейчас читает. Никогда не пойму, как ей удается читать до пяти историй параллельно. Я бросаю рюкзак рядом с кроватью и сажусь на матрас рядом с ней.

– Эш, – улыбаясь, произносит она и проводит по моим волосам. – Ты пришел.

– Да, хотя у меня почти не получилось, – я сбрасываю ее руку. – Математика сегодня была смертельной, – я уже давно не вздрагиваю, как это делают мама и папа, когда кто-то использует слово на «С». Даже если это каждый раз напоминает, что Эмма уйдет раньше меня. Но что не напоминает мне об этом?

Сегодня она хорошо выглядит. На щеках даже виден румянец. Она сидит прямо, прислонившись к куче подушек. Хороший день. К счастью. Это те минуты, за которые я держусь, когда становится плохо.

– Но ты выглядишь довольно живым, – отвечает она, откладывая книгу в сторону. Какой-то любовный бред. Мне больше нравятся мрачные вещи. Триллеры, антиутопии, не против приключений или даже классики: я читаю их Эмме, когда она сама слишком слаба для этого. Но только не эти розовые сопли.

– Что ты делала весь день? – я опираюсь подбородком на руки.

Эмме шестнадцать. Она должна зависать с подругами в торговом центре, ходить на тренировки чирлидерш и смущать своего старшего брата.

– Уговаривала свои Т-клетки почитать и ела с мамой мороженое, – подмигивает она мне.

– Без тебя я бы даже не узнал, насколько у меня жалкая жизнь, – ворчу я. – Я тоже хочу мороженое, – словно мне было шесть, а не восемнадцать. С Эммой я могу быть таким.

– Бедняжка, – она гладит меня по голове и смеется.

– Уэллс или Скорсезе? – спрашиваю я ее. Это наша фишка. Игра, рожденная от скуки в дезинфицированной больничной палате. Один называет две вещи: авторов, режиссеров, книги, фильмы, – которые настолько хороши, что невозможно выбрать, какой из них лучше, и требуешь второго все равно это сделать. Эмма хмурится.

– Скорсезе. «Таксист» – мой любимый фильм. Ты знаешь это, – Эмма, видимо, не собирается предоставлять подробное объяснение, хотя подобный разговор может продлиться у нас несколько часов. Возможно, сегодня сестра больше настроена на литературу, но она и не ставит передо мной встречный выбор, а вдруг становится серьезной. – Ты рассказал родителям о стажировке в Лос-Анджелесе?

Я качаю головой и переворачиваюсь на спину.

– Расскажи им об этом. Это здорово. Ты обязательно должен это сделать.

– У них сейчас полно других проблем, – я вытаскиваю из кармана штанов жвачку, разделяю ее на две части и протягиваю Эмме одну половину. – Держи, Глазастик.

– Если под другими проблемами ты подразумеваешь, что я медленно умираю, я тебе врежу. Ты не можешь использовать такую отговорку, чтобы упустить свою мечту. Понял? – она забирает у меня жевательную резинку, хватает ее и засовывает между зубами. Некоторое время мы молча жуем.

– Я не поеду.

– Но ты хочешь, – Эмма берет меня за руку. – И ты не останешься здесь из-за меня.

– Что ты собираешься с этим делать? – я, конечно, не уйду от нее. – Я все еще сильнее, чем ты, – и всегда буду. Не только потому, что я ее старший брат, но и потому, что силы Эммы продолжают покидать ее с каждым днем.

– С чем Эмма должна что-то сделать? – спрашивает мама, заходя в комнату и прогоняя меня с кровати сестры.