Свет тысячи звёзд

Это ни к чему не обязывает. Я ничего не прощаю этим сообщением, и все же это шаг навстречу. Не уверен, что действительно готов к этому. Тем не менее, я нажимаю отправить, прежде чем смогу удалить его снова, а затем выключаю телефон. Не хочу знать, что на это ответит моя мама. Ответит ли она. Не во время чудесного уикенда в горах. Я поворачиваюсь к Харпер и поглаживаю ее по спине. Даже легкое прикосновение может разбудить. Это нечестно. Она совсем без сил, и ей нужен сон, но я никогда не был особо хорош в самоконтроле. Мои губы касаются ее уха, вызывая у Харпер вздох, переходящий в тихий стон, когда я покусываю ее шею.

– Эш, – сонно бормочет она и поворачивается на другой бок. Ее рука ищет мою щеку, зарывается в мои волосы. Она притягивает меня к себе, и ее поцелуй не оставляет сомнений. Харпер, возможно, еще не проснулась как следует, но спать она определенно не собирается.

Глава 47 Харпер

После того как мы с Эштоном ночью занялись любовью, я, уставшая, уснула в его объятиях и до сих пор спала как убитая.

Солнце согревает мое тело. Эштон больше не лежит рядом со мной. Он, должно быть, уже встал. Вздохнув, я поднимаюсь и осматриваю хижину. Никаких следов Эштона. Я оборачиваю простыню вокруг тела и прохожу через гостиную. Сзади есть вторая дверь, которая ведет на веранду с неповторимым видом на озеро. Она приоткрыта, и я осторожно толкаю ее. Эштон стоит ко мне спиной на великолепном фоне. Горы отражаются в зеркально гладкой поверхности озера и обрамлены насыщенной зеленью деревьев. Услышав звук моих шагов, Эштон, улыбаясь, оборачивается.

– Доброе утро, – он целует меня и протягивает полупустую кружку с кофе. – Ты хорошо спала?

Я киваю и делаю глоток. Обожаю бодрость, которую дарит крепкий кофе. Тем не менее, сделав еще два глотка, я возвращаю кружку.

Эштон махает рукой.

– Допивай, если хочешь. Это уже третья за утро.

Как давно он проснулся? Я осматриваю его. Он выглядит уставшим. Как будто вообще не спал.

– Все нормально?

Он кивает.

– Что думаешь насчет завтрака на берегу?

– Звучит соблазнительно, – я прижимаюсь к нему, запускаю руку под рубашку и поглаживаю Эштона по спине. – Но у нас нет ничего из еды.

– Я все купил, – коротко отвечает он, подтверждая мое предположение о том, что он не сомкнул глаз, после того как разбудил меня посреди ночи. – Свежие булочки, пончики и фрукты, – ухмыляется он. – Чтобы сохранить видимость правильного питания.

Я смеюсь и отхожу от него.

– Звучит сказочно. Я практически умираю с голоду.

– Еще минутку, – задерживает Эштон. Он берет меня за руку. – Я бы хотел перед этим еще кое-что тебе показать, – он ведет меня к расположенному рядом сараю, который по размеру напоминает нашу хижину. Папа всегда хранил в нем садовую мебель и инструменты. Гриль и игрушки Бена. Что там забыл Эштон?

– Закрой глаза, – он кладет одну руку мне на глаза, а другой открывает ворота. Затем подталкивает меня своим телом в душный сарай.

– Эш, что это? – я неуверенно смеюсь, когда он внезапно останавливается и убирает руку. Моргая, я открываю глаза. Мой взгляд падает на старый мольберт, который раньше принадлежал маме. Всякий раз, когда мы были здесь, папа разрешал мне рисовать на нем. Я делаю шаг вперед и позволяю рукам медленно скользить по дереву. Эштон почистил его. В отличие от всего остального хлама в сарае, он не пыльный и не увешан паутиной. Мольберт выглядит как новый, будто я не вычеркнула его из своей памяти на пять лет.

– Что скажешь?

Я пожимаю плечами.

– Что это значит, Эш? – говорю я так тихо, словно могу разбудить древних духов, стоит мне повысить голос.

– Ты говоришь, что больше не рисуешь должным образом. Не для других. Только на уголках листков и салфетках. Или одна в своей комнате. А затем выкидываешь эти рисунки, – он постукивает по деревянному мольберту. – Я думаю, ты должна изменить это.

Я качаю головой. Для более чем нескольких небрежных набросков мне не хватает времени. Но это не настоящая причина, по которой существует барьер внутри меня. Папа всегда с напыщенным французским акцентом притворялся настоящим художником, перед тем как поставить мольберт на берег озера и часами смотреть, как я рисую. Это то, что принадлежало только нам помимо комиксов. Может быть, я наказываю себя за то, что с ним случилось, запрещая себе рисовать?

– Это делает тебя счастливой, – настаивает Эштон. – Это видно в твоих картинах, – он указывает головой на хижину, на столе в гостиной которой лежат мои старые рисунки. – Ты должна больше времени посвящать занятиям, которые делают тебя счастливой, – он усмехается. – В идеале – все время.

Он целует меня. Нежно. Искренне. Пробуждая бабочек в животе. И впервые я задумываюсь о том, что он может быть прав.

– Я сделаю завтрак, а ты садись на берег и рисуй, – распоряжается он, хватаясь за мольберт, прежде чем я смогу возразить. Эштон выносит его из сарая. Очевидно, явное «нет» в его мире означает «да».