Свет тысячи звёзд

Кто сильно любит, тот ссорится еще яростнее. Я киваю и нежными кругами провожу большим пальцем по ладони Харпер, чтобы побудить ее продолжать свой рассказ.

– Папа взял машину и уехал на запад через трассу 90. Ему хотелось какое-то время побыть одному. Неподалеку до Хендерсона есть длинный поворот налево. Встречное движение отделено от проезжей части лишь полосой травы.

Ее голос становится все тише по мере того, как темнота в нем нарастает. Я вспоминаю крутой поворот, из-за которого мне пришлось сбавить скорость по дороге сюда. То, как тело Харпер прижалось к моему, когда мы поворачивали. Мне не нравится, в каком направлении движется ее история. Я сильнее сжимаю ее руку.

– Начался дождь. Отец семейства из Ларсона слишком быстро въехал в поворот и потерял контроль над своим «Кавасаки». Он перелетел через разделительную полосу и врезался в папин джип, – продолжает Харпер глухим холодным голосом.

Мороз пробегает по моим венам. Я не знаю, что должен сказать. Но я должен. Хоть что-то. Я понятия не имел, что ее отец мертв. И мне бесконечно жаль. Молча я притягиваю Харпер к себе и обнимаю, пока она тихо плачет, а ее слезы пропитывают мою рубашку.

Ее щеки и глаза краснеют, но она выпрямляется. Харпер тихо всхлипывает, а потом начинает неуверенно смеяться.

– Тут у меня как-то поднялось настроение.

– Мы оба не настоящие тусовщики, когда дело доходит до семьи, – я пожимаю плечами, чтобы дать ей понять: это не то, что ей придется скрывать от меня, и целую ее.

– Я бы хотела провести с ним еще пять минут и попрощаться. У меня никогда не было шанса сделать это, – она указывает на комикс. – Эти вещи каким-то образом все это укрепили.

– Говорю же, это есть в старых выпусках Марвел, – бормочу я, улыбаясь и убирая прядь волос с ее лица. – Не легче, когда у тебя есть годы, чтобы попрощаться, – вдруг говорю я, не понимая почему.

Харпер пристально смотрит мне в глаза.

– Как она умерла? – тихо спрашивает она.

Я не говорю о смерти Эммы. Никогда. Даже с Беккой. Но Харпер без труда удается разрушать мои правила. Достаточно ее взгляда и понимания, что таким образом я могу облегчить ее боль.

– Не очень красивая история, – уклончиво бормочу я.

Харпер кивает.

– Я так и думала, – она прижимается к моей груди, и мне наконец удается подобрать правильные слова.

– Эмма провела половину своей жизни в больницах. Другую половину в постели. Я с трудом могу вспомнить те несколько месяцев, когда ее болезнь находилась в стадии ремиссии, и она выходила из дома. Эмма просто должна была быть нормальной, – так никто не должен жить. И умирать. Она не хотела находиться в больнице, когда все закончится, но мама… – я делаю глубокий вдох, – … у нее проблемы с принятием. Понимание желания Эммы прекратить лечение так и не пришло к ней. Это случилось в среду. Я был в школе. Не знаю, зачем я вообще пошел туда в тот день. В то время я довольно редко там появлялся. У нас была история. Неожиданно к нам в класс вошел директор и попросил меня пойти с ним. А потом он без долгих разговоров отпустил меня. Я знал, что все плохо. Мой папа ждал меня перед школой. Мы не сказали друг другу ни слова. Все тридцать минут езды до больницы, ни звука, – сейчас ничего не изменилось. За все годы после этого.

Харпер опускает руку мне на грудь и оставляет на ней поцелуй.

– Когда мы приехали в больницу, Эмма была уже без сознания. Предыдущим вечером мы играли в «Приятель, не сердись». Доска все еще стояла на столике рядом с ее кроватью. Фишки на тех же позициях. Мы так и не закончили игру. Бекка тоже была там. Я все еще рад, что мне пришлось заботиться о ней. Иначе я бы не выдержал, – я протираю глаза, хотя сегодня, как и тогда, слез нет. – Она плакала. За нас двоих. Я не мог. Я смотрел на Эмму, наблюдал за ее сбивчивым дыханием, и мне захотелось, чтобы она просто ушла. Мысль, которая не отпускает меня до сих пор. Я хотел, чтобы страдания сестры закончились. Но я хотел этого не только для нее, но и для себя. Отвратительно эгоистичная мысль. Я любил Эмму. Так, как только можно любить сестру. Со слюнявыми пальцами в ухе, ночами, которые мы проводили за книгами в ее постели, и шалостями, которые она замышляла и претворяла в жизнь. Я всегда брал вину на себя, даже если Эмма считала, что у нее есть бонус «я-скоро-умру» и ей достанется меньше неприятностей. Она знала обо мне все. Даже то, что и я находился на грани, хотя никогда об этом не говорил. Ожидание ее неизбежной смерти угнетало меня. Я хотел, чтобы это прекратилось, и я мог бы жить этой жизнью, здесь. Изучать кино, играть в футбол, тусоваться с друзьями, влюбиться до беспамятства. Родители до сих пор ненавидят меня за то, что я рассматривал смерть Эммы как шанс. И мысль о том, что она, в отличие от них, поняла меня и разрешила это сделать, совсем не помогает. Хотя в тот момент я и слышать об этом не хотел. Эмма умерла тем же вечером. Шесть месяцев спустя я уехал в Лос-Анджелес и сейчас хотел бы рассказать об этом своей сестре, – обо всем, что произошло за это время. О Харпер. – Я скучаю по ней. Каждый день.